Колм Тойбин - Дом имён

Ничего не происходило, пока из-под двери не потянуло съестным, из-за чего кое-кто из ребят сел на топчане. Но по-прежнему все молчали. Когда Орест вернулся к двери, все мальчики разом отворотились. Орест задумался, действительно ли они его не узнали – или решили, что он заодно с похитителями?

Когда дверь наконец отворилась, мальчики двинулись на нижний этаж, единой колонной, склонив головы. И лишь один прошел мимо Ореста, подняв голову, – Леандр. Мгновение он глядел на Ореста, а затем пожал плечами. Когда колона его миновала, Орест пристроился в хвост, спустился по узкой лестнице в тесный обеденный зал, где за одним длинным столом сидели почти все мальчишки, а у окна за маленьким столиком устроились еще двое. Один кашлял. Тот же звук, что Орест слышал наверху: он видел, что мальчик, которого не узнал, был чем-то расстроен и что кашель причинял ему боль, и из-за него во всей комнате было напряженно.

Орест наблюдал за дверью кухни, но никто не входил. Двое мальчишек явились с едой, ее передали вдоль стола. Орест занял место в самом конце и увидел, что мальчику, который кашлял, и второму, с ним рядом, за отдельным столом, ничего не досталось. Остальные ели молча. Орест сосредоточивался на каждом мальчике напротив себя, поочередно, старался вызвать хоть проблеск узнавания, хотя бы у одного, но те, кто замечал, что он пялится, возвращали ему омертвелый взгляд.

Поев, они встали и вышли колонной обратно в спальню, Орест – следом.

Поскольку топчана ему не дали, он устроился на полу. Ночью просыпался несколько раз – от звуков кашля и, наконец, под утро проснулся опять – из-за мальчишек. Когда спросил у одного из них, куда можно выйти облегчиться, тот не ответил, а те, кто был рядом, отодвинулись, словно бы не желая, чтобы он к ним обращался.

Подойдя к двери, Орест обнаружил, что она открыта. Стражник, которого он видел накануне, сидел снаружи.

– Ты, – сказал он. – Две мысли. Сегодня утром идешь мыться. Воняешь, как старая коза. Получишь свежую одежду вместе с остальными. Старую оставь здесь. И тебе нужна дощечка. Держи ее при себе постоянно.

– Зачем дощечка? – спросил Орест.

– Скоро поймешь, – хохотнул человек. – Так, ты, давай мыться, сейчас же.

– Где баня? – спросил Орест.

– По лестнице вниз, а потом еще вниз. И тебе, и всем будет лучше, когда с тебя смоют эту вонь.

Пройдя два пролета лестницы, Орест увидел в бане четверых ребят. Встал в жидком свете, сочившемся в прорезь в стене, смотрел на них, двое шептались, а двое других оживленно плескались и заглушали шепот. Поначалу Ореста не заметили, он тихо разделся. Когда собрался залезть в ванну, двое, которые перешептывались, отпрянули друг от друга. Все четверо уставились прямо перед собой. Орест хотел дать им понять, что он не расскажет стражнику, что они шептались, но до него дошло, что, если он заговорит, это лишь усилит их к нему враждебность. Вскоре все четверо выбрались из ванны, обтерлись в углу.

Домывшись и высушившись полотенцем, оставленным мальчиками, он взобрался наверх и нашел стражника, тот выдал ему одежду, кусок сланца и кусок мела.

Стражник прошел с ним в спальню, нашел свободное место и велел двум мальчишкам помочь принести снизу топчан для Ореста. Орест стоял в свежей одежде, с дощечкой для письма в руках, и тут несколько мальчиков обратили на него внимание наконец, вгляделись в него. Но, когда Орест кивнул кому-то из них, тот отвернулся.

Дни текли медленно и в основном безмолвно. Три раза в день мальчики спускались в трапезную. Раз в неделю могли помыться. В ванной двое плескались, двум остальным при этом можно было шептаться так, чтобы никто не слышал. Только в это время, насколько понял Орест, мальчики разговаривали друг с другом. Иногда по ночам Орест слышал, как дети скулят и плачут во сне, а иногда кашлявший мальчик испускал хриплые звуки, а затем громко пытался вдохнуть, и этот шум продолжался даже после того, как стражник, сидевший всю ночь снаружи у двери в спальню, не приходил и не тряс мальчика – он даже бил его.

А еще дощечка. Сланцевая дощечка для письма должна была находиться рядом с топчаном, чтобы ее было видно. За любое нарушение правил мальчику оставляли отметку на его дощечке, и эту отметку делал его собрат-узник, а рядом он же подписывался – символом. Оресту, чтобы во всем разобраться, понадобилась не одна неделя: он никогда не видел, как кто-то кому-то пишет на дощечке. Должно быть, это происходило ночами, понял он, однако даже ночами, когда он не спал, – не засекал.

Время от времени происходила проверка, ее вел стражник, которого Орест узнал первым, но, бывало, включался еще один или двое других. Они проверяли дощечки, а затем отбирали мальчиков, у которых имелись отметки, – для наказания. Этих мальчиков выводили наружу – или спускали в трапезную, или в баню, но иногда ставили прямо за дверью. Суровость побоев не совпадала с количеством значков на дощечке, а зависела от настроения стражников. Тем не менее множество пометок означало, что тебя, скорее всего, заберут, чем если дощечка чистая или на ней мало меток.

Однако, заметил Орест, как бы мало ни было меток у мальчика с кашлем, которого, как он выяснил, звали Митром, его выводили всегда. Когда возвращался, он ложился на топчан и плакал, а затем кашлял, пока оба звука не объединялись.

Постепенно на дощечке Ореста начали набираться отметки, но он не мог взять в толк, чей это символ рядом с ними. Отметки ему ставил всегда один и тот же человек, ночью. Наконец как-то утром, когда Орест изучал значок, он заметил, что на него смотрит Леандр. Орест нахмурился, а затем вскинул взгляд, словно спрашивая, Леандра ли это знак, и тот кивнул. Потом Орест несколько раз пытался перехватить взгляд Леандра, но тот не обращал на него внимания.

Стражники вроде бы радовались, глядя на дощечку Ореста, показывали друг другу значки и говорили о них, но в первые несколько недель Ореста не трогали. Не велели ему выйти вон – вплоть до четвертой недели.

Он стоял рядом с дрожавшим Митром, хотя до сих пор думал, что его и не тронут, – считал, что его положение в этом месте не такое, как у всех остальных. Он даже не размышлял, как будет действовать, если его вызовут наказывать. Когда его грубо вытолкали за дверь трапезной, он увидел, что у стражника в руке палка.

– Только тронь меня, – сказал Орест, – только тронь – и мой отец об этом узнает.

– Твой отец? – переспросил стражник.

– Мой отец об этом услышит.

– Не твоему ли отцу перерезали глотку? – уточнил стражник.

Орест отшатнулся на миг и вгляделся в насмешливое лицо стражника. А затем оглядел комнату. Окажись поблизости нож, он бы применил его к стражнику, но приметил он лишь стул у столика сбоку, сломанный, у него легко было оторвать ножку и наброситься.