Рудольф Баландин - Миклухо-Маклай

Увы, вряд ли человек с мировым именем будет содействовать малоизвестному учёному стать основателем новой научной дисциплины. А сам Вирхов, не покидающий Европы, ею заниматься не станет. Да и лукавил Миклухо-Маклай. Новую науку можно было бы учредить, но только она, как становится ясно, безусловно докажет анатомическое сходство рас и тем самым утратит предмет своего исследования, предварительно опровергнув некоторые основополагающие идеи Вирхова и других сторонников принципиальных расовых различий отдельных ветвей рода человеческого.

Свои взгляды Миклухо-Маклай не скрывал. К нему, ставшему местной знаменитостью, приходили журналисты. Отвечая на их вопрос, он не считал нужным прибегать к дипломатическим уловкам и оговоркам. Находясь в гостях у самого настоящего колониалиста, он всё-таки высказывал «крамольные» мысли:

«Бытует мнение, что папуасы по своему природному развитию ниже малайцев, а малайцы — ниже европейцев. К сожалению, анатомировать папуасов у меня не было возможности, но за пятнадцать месяцев жизни на Берегу Маклая я достаточно изучил их внешнюю антропологию и с уверенностью могу сказать, что их отсталость объясняется лишь историческими обстоятельствами. То же самое касается и малайцев. Достаточно дать им образование и создать нормальные условия жизни, чтобы они поднялись до современного уровня цивилизации».

Подобные взгляды русского путешественника вызывали пересуды в местном высшем обществе. Об этом он догадался во время прогулки в саду.

Ещё не окрепнув после болезни, Николай Николаевич то и дело садился на скамейку, стараясь унять дрожь в ногах. Андриенна спросила:

— Господин де Маклай, вы действительно считаете, что из дикаря можно сделать цивилизованного человека?

— Что за вопрос, дорогая, — улыбнулась сидящая рядом Лючия, — мы же не в научном собрании. Не следует казаться умнее, чем ты есть.

Внимание, которое уделял знаменитый учёный падчерице, начинало раздражать Лючию, особенно после того, как Джемс Лаусон отметил, что между их гостем и Андриенной завязываются более чем дружеские отношения: он с упоением слушает её игру на фортепьяно, а девушка постоянно расспрашивает его о приключениях среди папуасов.

— Мне кажется, вопрос очень интересен, — ответил Маклай. — Хотя он до сих пор вызывает острые споры. Многие исследователи считают, что между ними и дикими племенами существуют биологические различия, что мы принадлежим к разным видам людей. С этим трудно согласиться.

— По-видимому, вы, наш дорогой гость, являетесь приверженцем Жан Жака Руссо. Уж не предпочитаете ли вы обществу цивилизованных людей общество свирепых дикарей и прелестных дикарок?

Следовало ответить комплиментом, но он сказал:

— Дикари и дикарки заслуживают уважения. Они достойно живут в тех непростых условиях, в которых находятся.

— Но господин де Маклай, — сказала умненькая Андриенна, — разве не сами люди создают для себя жизненные условия?

— Вы слишком скромны, наш дорогой гость. Даже среди белых людей имеются выдающиеся, знаменитые учёные, художники, писатели, а есть и заурядные ничтожества. Разве не так?

— Совершенно с вами согласен, госпожа Лючия.

— В таком случае не станете же вы возражать, что мозг человека гениального устроен не так, как у заурядного?

— Не знаю. Этот вопрос совершенно не изучен. Замечательно уже то, что вы его задали.

— Однако вы так и не ответили на мой вопрос, — напомнила Андриенна.

— Да, простите... О чём это... Да, люди сами создают для себя культурную среду. Этим человек отличается от животного. Но многое зависит не только от него, но и от окружающей природы. Когда она слишком сурова или чрезмерно роскошна, могуча, как в тропиках, она подавляет людей. Так я предполагаю.

— Но друг мой, — серьёзно отозвалась Лючия, — вы не принимаете во внимание высшую силу, волю Божью.

— Бог есть любовь! — неожиданно для себя сказал Маклай, разом смутив обеих своих собеседниц. Покраснев и замявшись, добавил зачем-то: — Это из Евангелия от Иоанна.

— Я так и поняла, — улыбнулась Лючия.

— А дикие знают, что такое любовь? Господин де Маклай, они же не знают Библии.

— Дорогая Андриенна, они такие же люди, как мы. Хотя отношения между ними, конечно же, своеобразны.

— Ты задаёшь не вполне приличные вопросы. Тебя оправдывает только твоё неведение. Господин де Маклай ещё не окреп после болезни. Нам пора... Дорогой гость, ждём вас, как обычно, на чай.

Вечерние встречи с семьёй Лаудона проходили в просторной гостиной. Андриенна недурно играла на фортепьяно, а Лючия несильным нежным голосом исполняла романсы и арии. Гость предпочитал устраиваться в сторонке, в глубоком кресле, наблюдая за происходящим. Чаще всего и, конечно же, украдкой его взгляд останавливался на Лючии, которая не подавала вида, что замечает это.

Прежде он не мог понять Тургенева, ставшего поистине заложником, пленником своего чувства к Полине Виардо. Замечательный писатель, знаток души человеческой, не смог побороть собственной слабости... А может быть, это не слабость? Христос учил: царство Божие внутри вас. И солнце в этом царстве — любовь. Разве не так? Только при чём здесь Бог? Природа свидетельствует о том же. Это же естественное дело — на два пола, и столь же естественна сила притяжения между мужским и женским началом, поистине закон всемирного тяготения полов.

Но это лишь только глубинное, животное чувство. Цивилизованный человек привнёс в него нечто новое, представление о прекрасном. И тогда женщина превращается в удивительное, неведомое природе и примитивной культуре создание. Помнится, папуаскам было чуждо стремление к искусству, они оставались приземлёнными, придавленными бытом созданиями. А Лючия? Она — само совершенство...

Николай Николаевич гнал от себя подобные мысли, сознавая, что уже не может противостоять её очарованию и силе, которая всё более властно притягивала к ней, возбуждала не только светлое чувство прекрасного, но и тёмный инстинкт, вынуждающий думать о её нежной светлой плоти...

Ему было совершенно ясно: пора покидать этот райский уголок. Маклай уже заставлял себя работать через силу, и всё равно всяческие мудрёные научные слова разбегались, как тараканы, прячась в каких-то извилинах серого вещества. Возникал в сознании образ Лючии, слышался её голос, звучали её слова, казалось бы, забытые и вовремя не понятые, не прочувствованные строки:

Они словно придумались ему, хотя исследователь никогда не писал стихов. Из них до сих пор признавал только философические.