Рудольф Баландин - Миклухо-Маклай

Самым замечательным образом его научные изыскания убедительно доказывали те же самые принципы гуманизма, которые он отстаивал из человеколюбия. И это не было подгонкой под желаемый ответ. Учёный доказывал единство рода человеческого, опровергая — на фактах, благодаря наблюдениям, анатомическим и антропологическим исследованиям — мнения тех, кто старался обосновать противоположное мнение. Таковых было подавляющее большинство. Они утверждали, что разные расы имели различное происхождение (полигенизм), и одни из них значительно обогнали в своём развитии другие, низшие.

О том, что в своих выводах Миклухо-Маклай опирался на убедительные факты и логику, свидетельствует в частности, письмо к нему одного из знаменитых учёных XIX века Томаса Гекели:

«Вы один восстали против целого легиона полигенистов, и я, свято веривший в полигенизм, признаю себя побеждённым. Ваши статьи по антропологии и этнологии папуасов разрушили всё, что я считал неопровержимым. Горько сознавать себя обезоруженным, но — да здравствует истина!»

Подобно всем великим мыслителям человечества, Миклухо-Маклай был мужественным рыцарем истины и справедливости. Таким был его принцип жизни.

Возвращение из Папуа-Ковиай прошло непросто. Возможно, сказалось физическое и психическое напряжение последнего месяца. Обострились сразу все болезни, началась лихорадка. На острове Амбоина пришлось лечь в госпиталь.

Его состояние признали критическим. Один из врачей, который в эти дни уехал из Амбоины, сообщил корреспонденту газеты, что известный русский натуралист Маклай умирает. Как часто бывает, тотчас родился слух, что Николай Николаевич скончался.

И на этот раз он опроверг газетные сообщения. Едва оправившись от «смертельной» болезни, поспешил в Богор, где в живописном местечке Ти-Панас находилось имение Джемса Лаудона, который к этому времени ушёл в отставку. Тяготы путешествия и болезни, казалось бы, должны были окончательно погасить вспыхнувшее чувство к Лючии. Но вышло наоборот. Он с возрастающим нетерпением ждал встречи с ней.

Не будем фантазировать о том, как в деталях прошла эта встреча и что конкретно происходило во время его примерно четырёхмесячного пребывания в имении Лаудонов. Учёный вновь ощутил свою непреодолимую привязанность к Лючии, и эта несвобода не тяготила его, а радовала. Ещё бы: на этот раз Лючия была более откровенна и менее сдержанна. Они много времени проводили наедине, на что деликатный Джемс Лаудон не обращал внимания. В один из вечеров они поклялись друг другу в верности и решили, что их судьбы должны в ближайшем будущем соединиться.

Всё это было всерьёз (по крайней мере, со стороны Миклухо-Маклая). Отправившись в Сингапур, чтобы готовиться к путешествию по Малаккскому полуострову, он не раз в дневнике упоминает Л. или Л. Л. (Лючию):

«9 декабря. Отправился утром в Сингапур, получил несколько писем и книг из Европы, но ни единого письма, которого ожидал из Богора. Горькое чувство несколько раз появлялось и надоедало мне...

16 декабря. Был великолепный заход солнца, который напомнил мне об обещании, обоюдно данном Л. Л. и М.М.

17 декабря. Воспоминание о Богоре наполняет меня иногда очень горьким чувством. Урок: не привязываться ни к кому и не верить в других...

22 декабря. Много думал о Л. и Богоре...»

Он понял, что Лючия клялась ему в вечной любви в порыве пылких чувств, но после его отъезда трезво рассудила, что ей неразумно было бы связывать себя супружескими узами с человеком, который постоянно рискует своей жизнью, болеет, лишён дома и мало-мальски приличного состояния (имея немало долгов), много времени проводит в трудных путешествиях и по взглядам своим едва ли не революционер.

Об этом нетрудно было догадаться после того, как от неё перестали приходить письма. Привычка ясно оценивать обстановку и анализировать свои и чужие поступки помогла ему и на этот раз преодолеть могучую силу тяготения любви. Лючия была по-своему права. Бурный роман с известным путешественником и натуралистом был для неё не более чем подарком судьбы, завершающим молодость ослепительной вспышкой страсти, романтическим приключением с романтичной личностью, не более того.

Сознавая всё это, Маклай удивлялся своей наивности и утрате трезвости мысли (амок, но только в слабой форме) под влиянием чувства, нет, слепой страсти к Лючии. Словно был или остаётся какой-либо шанс оставаться им вместе на всю жизнь. Да и сколько лет или даже месяцев жизни ему осталось? Возможно, очень немного. Экспедиция обещает быть тяжёлой и опасной.

В дремучие джунгли центральной части Малакки путешественники предпочитают не углубляться. Горные кряжи, бурные реки, тигры и змеи, тропические болезни, неизученные племена (ради которых он предпринимает свой поход), шайки разбойников...

Пришлось составлять очередное завещание — сорок третье по счёту. Вот выдержка из него, документа, достаточно характерного для Миклухо-Маклая:

«1) Я завещаю его сиятельству князю Александру Мещёрскому, в С.-Петербурге, все мои книги, рукописи, рисунки, чертежи, заметки и пр. В память дружбы.

2) Музею антропологии Имп. Академии Наук в С.-Петербурге мою коллекцию черепов.

3) Имп. Русскому географическому обществу в С.-Петербурге мои антропологические, этнологические и зоологические коллекции...

4) Моему маленькому слуге, папуасу, по имени Ахмат, тысячу рублей серебром...

Я постараюсь принять необходимые меры для того, чтобы моя голова была сохранена и переслана г-ну Анкерсмиту, которого прошу направить в музей антропологии Имп. Академии Наук в С.-Петербурге, каковому я её завещаю.

Как только моя смерть будет установлена, я прошу г. Анкерсмита собрать по этому поводу все обстоятельства и подробности, которые он сможет получить, и их сообщить г. Секретарю Имп. Русского географического общества...

5) Я называю и назначаю полной наследницей всего моего имущества, владений и прав, которые не упомянуты выше в этом завещании, Ольгу Миклухо-Маклай, мою сестру, проживающую в России...»

Составлено в Батавии, 20 ноября 1874 года.

К концу того же месяца учёный уже был принят в Йохоре во дворце махараджи, местного владыки. Устроили его комфортно, приняли очень любезно и, главное, снабдили рекомендательными письмами. Теперь он стал важным господином, которому все подданные махараджи должны оказывать содействие.

Целью его путешествия было загадочное племя оран-утан (лесных людей), обитающее в дебрях Малаккского полуострова. Об этих людях имелись самые фантастические сведения: будто бы у них огромные уши и ступни ног, клыки или даже хвост. По другим сведениям они похожи на негров, не имеют постоянных жилищ и питаются всем тем, что могут найти; вовсе не употребляют соли, а от пищи, которую едят малайцы, умирают. Впрочем, сравнительно быстро выяснилось, что под именем оран-утан подразумевают много разных племён, а то и крупных обезьян. Во всей этой неразберихе следовало разобраться.