Анри Монфрейд - Приключения в Красном море. Книга 1 [Тайны красного моря. Морские приключения]

Днем мы проплываем мимо небольшой белой мечети, одиноко стоящей на пустынном берегу, между скалой и морем. Это гробница шейха. Все мои сомалийцы встают со своих мест и, обратясь к ней лицом, читают «Фатиху».

Это могила шейха Иссака, великого предка сомалийцев.

Согласно обычаю, матросы бросают в море подношения — горсть риса, немного табака и сахар, завернутые в тряпку, затем выливают за борт меру пресной воды. Я прошу объяснить мне, что означает этот обычай.

Иссак и его брат Дарод высадились на берег у подножия горы Слон (греки называли ее Элефантас) и нарекли этот край Арде-эль-Филь (Земля слонов), откуда, очевидно, и пошло название Гвардафуй. Они прибыли из той далекой страны, где каждый день в горах, поддерживающих небосвод, рождается солнце. Братья направили свой корабль по огненному следу, который ложится вечерами на поверхность моря, тогда как за спиной плывущих сгущались сумерки.

Оба брата дали начало племенам: иссаков и дародов. Все нынешние сомалийцы принадлежат к этим двум большим родам. Одни происходят от иссаков [43] Не путать иссаков с исса. Последние не являются сомалийцами, хотя и говорят на их языке. Очевидно, они появились в этих краях одновременно с галла. ( Примеч. авт. ) : это Абер Йони, Абер Ауэль, Абер Джахала.

Другие, варсангалийцы, маджертены и еще кое-кто, происходят от дародов.

Если судить по мусульманской архитектуре этой усыпальницы, то иммиграция сомалийцев имела место в весьма отдаленную эпоху. Но этот архитектурный памятник мог быть перестроен уже после обращения сомалийцев в исламскую веру с тем, чтобы воздать почести предку, оборудовав для него гробницу в соответствии с законами Пророка.

Пока я слушаю эти древние легенды, воскрешающие героическую эпоху переселения народов, мы мчимся дальше, подгоняемые ветром, который крепчает по мере того, как солнце встает над горизонтом. Глубокую синеву неба не омрачает ни одно облачко.

Прямо по курсу из глубины моря всплывает, подобно огромному толстокожему животному желтого цвета, скалистый остров. Его коса сильно напоминает голову, лежащую на воде и соединенную с туловищем посредством ощетинившейся колючками шеи. Оврагами отмечены контуры лопаток и крупа. На хребет каменного чудовища накинута белая мантия, точно каким-то чудом там сохраняется слой снега, неподвластный лучам солнца.

Это Маит (мертвый остров). Он покрыт гуано, в течение тысячелетий оставляемым здесь морскими птицами, которые прилетают сюда на гнездовье. При нашем приближении они взмывают в воздух, образуя плотные облака, и издали кажется, что это вырвался столб дыма из жерла кратера. Когда мы подходим к острову поближе, нас оглушают пронзительные крики, издаваемые вихрем проносящимися над нами птицами.

Длина острова примерно два километра, а ширина четыреста метров. Из воды встают его вертикальные стены, а стометровая вершина напоминает горбатую спину. Черноватые полоски, нарушая белизну мантии, покрывающей остров, тянутся по склонам красноватой скалы и создают причудливый полосатый узор.

Фелюга подплывает к Маиту с подветренной стороны, и у нас перехватывает дух от резкого запаха аммиака.

Стоянка у этой отвесно обрывающейся в воду скалы невозможна — здесь слишком большая глубина.

С приходом зимнего восточного ветра об оконечность острова, похожую на голову фантастического животного, разбиваются волны, катящиеся из открытого моря, и благодаря мощным фонтанам пенистых брызг складывается впечатление, что это чудовище плывет, рассекая воду головой, словно корабельным форштевнем.

Суша находится всего в нескольких милях; на местоположение деревни Маит указывает темное пятно пальмовой рощи. Это весьма любопытная деревня, с внушительными строениями в арабском стиле, возведенными, очевидно, Йеменскими купцами еще в те времена, когда фимиам и мирру доставляли на парусниках. Весь этот район, вплоть до мыса Гвардафуй, назывался в древности мысом Благовоний.

Дома глинобитные, кубической формы. Над ними возвышается большое здание, стоящее напротив моря: две высокие квадратные башенки высотой метров тридцать, соединенные зубчатой стеной, образуют обращенный к морю стрельчатый портал. Чуть поодаль, превосходя в высоте башни, архитектурный ансамбль дополняет своего рода минарет, побеленный известкой.

Этот укрепленный замок был некогда жилищем султана, но сегодня султан — всего лишь староста сомалийской деревни, а величественное сооружение превратилось в овчарню и караван-сарай.

Я замечаю, что совсем близко от берега стоит на якоре фелюга — первая, которую мы повстречали, плывя вдоль побережья.

Довольно внушительная толпа собралась перед фасадом пришедшего в негодность дворца в надежде, что мы бросим якорь на этой стоянке. Появление судна — редкое событие с тех пор, как Мальмуллах терроризирует этот район. Как мне ни жаль лишать такого развлечения этих изнывающих от безделья людей, но я меняю галс и снова плыву в открытое море.

До вечера я лавирую, поднимаясь на ветер, то есть сохраняя курс ост. С приближением ночи появляются признаки ухудшения погоды, и я нахожу естественное укрытие, правда, довольно ненадежное, вблизи небольшой песчаной косы — Рас-Катиба. В краю, где жители находятся в состоянии войны, меня устраивает это безлюдное пустынное место.

Я выставляю часового, который будет сменяться через каждые четыре часа. Я не сомневаюсь в его добросовестности. На всех сомалийцев моей команды, и в первую очередь на Джамму, Мальмуллах нагнал страху: последние три дня они только и делают что говорят о нем. Далеко не разделяя их тревогу, я засыпаю в невыразимом блаженстве, которое может испытывать лишь моряк, когда его судно находится в надежном укрытии; он с сочувствием думает тогда о тех, кто бороздит море в эту минуту, и чем хуже погода, тем сладостнее его блаженство.

Ружейный выстрел заставляет меня подпрыгнуть на постели: это стрелял Джамма, только что заступивший на вахту. Ему показалось, что кто-то плывет к нашему судну. Джамма крайне возбужден, вглядываясь в темноту, он показывает мне рукой на таинственного врага, который, по его словам, повернул к берегу.

Я абсолютно ничего не вижу. Команда старательно всматривается в потемки, и в конце концов каждый начинает убеждать себя, что там действительно что-то было, но поскольку они никак не могут прийти к согласию относительно того, где находится этот объект, я остаюсь при своем: им это почудилось. Али Омар соглашается со мной и пожимает плечами, вкладывая в этот жест все презрение араба к представителям африканской расы.

Я отбираю патроны у чересчур впечатлительного стрелка, опасаясь, что он снова поднимет переполох, и пытаюсь еще разок вздремнуть, пока не наступил рассвет.