Алексей Иванов - Тобол. Мало избранных [litres]

Не было в Тоболе ничего примечательного: ни могучих скал, ни пенных порогов, ни грозных стремнин. Тихая и мирная река – медленная, сонная. Пологие берега, заросшие ивняком, лопухи на отмелях, тёплая и тёмная вода. Тайга здесь заканчивалась, превращаясь в светлые рощи, и густая зелень хвои сменялась сквозистой зеленью листвы, а в деревьях пели птицы. Небеса были уже степные, выгоревшие от солнца, просторные, словно кочевье. Всё на Тоболе как-то незримо склонялось, разваливалось, норовило разлечься и томно расползтись. Но в неброской и ленивой обыденности Тобола таилась глубинная укоренённость в жизни. Тобол словно бы всё давно уже увидел и всё давно уже понял. Его безмятежность была екклезиастовой мудростью: «Кто наблюдает ветер, тому не сеять, и кто смотрит на облака, тому не жать».

– Хорошо, боже мой!.. – блаженно вздохнул Семён Ульяныч. – Я и не уповал, что до кончины ещё раз странствия вкусить успею. Верно господь рассудил: надобно перед смертью омыться водой из купели.

– Что ты хотеть сказать, Симон? – встрял неугомонный Табберт.

– Говорю я, Филипа, что Тобол – купель Сибири. Начальная река. Всякая земля с чего-то начинается, а Сибирь – с Тобола.

Так оно и было. Чертёж Тобола Семён Ульяныч всегда помещал на первый лист своих изборников, а уж потом длинной пряжей тянулись по страницам Иртыш, Ишим, Обь, Енисей, Тунгуска, Ангара, Байкал, Селенга, Вилюй, Лена, Алдан, Колыма и Амур. И Ермак тоже пришёл на Тобол.

– Рано ты помирать собрался, батюшка, – жалостливо сказала Маша.

– А ты молчи, Марея! – сразу отозвался Семён Ульяныч. – С тобой я не разговариваю! Я тебя с нами не звал, ты мне сама на шею навязалась! Истинно говорено: куда чёрт не поспеет, туда бабу пошлёт!

– Ежели я не нужна, – обиделась Маша, – так и не ешь кашу, которую я варю. А то ведь как в два пуза пихаешь.

– Солдат кашей причащается, – посмеиваясь, пояснил Ерофей, который по давней привычке «гулящего человека» тоже набивал брюхо за двоих.

А поручик Шамордин в этот вечер добрался до Тобольска.

Он не ожидал увидеть такой большой город. Почти на версту Иртыш у берега был заставлен дощаниками, насадами и барками, а за мачтами судов высились могучие амбары, склады брёвен и сооружения плотбищ: подлинно сибирское Адмиралтейство! Нижний посад распростёрся, докуда хватало глаз, утыканный там и сям шатровыми колокольнями. По горе расползлась многобашенная каменная крепость Софийского двора и собор с куполами. Поперёк оврага раскорячились какие-то палаты. С отвесного мыса свечой взлетала столпная церковь, а рядом красовался причудливый терем Канцелярии. Дворец губернатора был не хуже иных дворцов в Питербурхе.

У крыльца губернаторского дома ожидала резная и раззолоченная карета. Матвей Петрович спускался по ступенькам. Лакей Капитон открыл дверку. Шамордин сразу узнал Гагарина – видел его в столице при государе.

– Господин губернатор, обождите! – окрикнул Шамордин и побежал к карете, одной рукой придерживая треуголку, а другой – шпагу.

– Что ещё? – недовольно удивился Матвей Петрович. – Ты кто?

– Поручик Абрам Шамордин! Прибыл с ревизией по указанию Сената.

– Опять ревизия? – рассердился Матвей Петрович.

То Нестеров, то доносы, то бешеные глаза Петра Лексеича!

– Сколько можно меня мытарить? – рявкнул Матвей Петрович на поручика. – Одно да другое, пятое да десятое!

Но Шамордин не заробел.

– Попрошу решпекта, господин губернатор! – строго оборвал он. – От моего досмотра зависит, назначит ли государь дело по вашему лихоимству!

– Ну, и досматривай! – Матвей Петрович взялся за дверку кареты. – У меня везде порядок!

– А я вот уже увидел нестроения, – спокойно сообщил Шамордин.

– Когда успел-то?

– Сегодня утром на Тоболе встретил архитектона Резанова…

– Ремезова, – поправил Матвей Петрович.

– И сей архитектон с командой плыл явно на бугрование.

Гагарин гневно засопел. После каземата его дружество с Ремезовым, понятно, распалось, но старик не образумился, а будто с цепи сорвался. С него станется: двинет бугровать, кривоногий чёрт. Наверное, надеется, что золотыми побрякушками выклянчит у царя новые деньги на кремль. Ох, не хватало губернатору ещё и такого позора: архитектон-бугровщик!..

– Разберусь! – сказал Матвей Петрович Шамордину. – А ты ступай в Канцелярию, там секретарь Дитмер. Он тебя на постой определит. Давай, обшаривай мои карманы, поручик!

Матвей Петрович шагнул в карету, и карета тяжко перекосилась. Матвей Петрович со злостью захлопнул дверку.

…Насада Ремезовых упрямо поднималась по Тоболу. После устья Туры встречных дощаников и барок стало гораздо меньше, а после Ялуторовского острога и устья Исети купеческие суда исчезли вовсе. Отсюда начиналось степное пограничье – земля слобод и земля раскольников. В Усть-Суерской слободе Ремезовы сходили на кладбище, где был похоронен брат Семёна Ульяныча, усть-суерский приказчик. Семён Ульяныч, сняв шапку, помолчал у покосившегося голбца, испытывая странное недоумение. Брат Никита умер восемнадцать лет назад. Ему было сорок – столько, сколько сейчас Леонтию. А Семён Ульяныч помнил Никитку ещё белоголовым мальчонкой. Всё это не умещалось в сознании: маленький братик – взрослый сын – старая могила…

На луговинах, покрытых спелой травой, паслись стада. Каждый выселок был огорожен крепким частоколом, а крестьяне на поля и покосы выходили с ружьями за спиной. В берёзовых перелесках прятались тайные деревни, а кое-где можно было увидеть чёрные проплешины пожарищ – следы гарей, в которых сжигали себя непримиримые староверы. У Царёво-Городищенской слободы издалека был заметен высокий лысый курган – погребение какого-то древнего хана, который правил степью задолго до Тамерлана и задолго до Чингиза. Утяцкая слобода была на Тоболе последним селением.

Всю дорогу Табберт расспрашивал Семёна Ульяныча.

– Сказать мне, Симон, – настырно наседал он, – откуда, где степь, знать про Геррмак? Степь отчень далёк, где Иртышч.

– Далёк-то, конечно, далёк, – соглашался Семён Ульяныч, – только по степи после гибели Ермака ещё пятнадцать лет мотался хан Кучум, пока его не прикончили при воеводе Бутурлине. Кучум и раззвонил, какой богатырь его изгнал. В те годы джунгары и вышли из хребтов в сибирские степи.

– А как твой отец возить в степь кольтщугу?

Причиной тому были даже не джунгары, а татарский царевич Девлет-Гирей, внук хана Кучума, злой чингизёныш. Он лелеял надежду возродить ханство своего деда, изгнать русских и сделаться владыкой Сибири. Призрак былого Кучумова могущества лишил его разума. Девлетка шнырял по Тургаю и Барабе и неутомимо подбивал всех, кого мог, нападать на русских. При воеводе князе Иване Хилкове Девлет-Гирей снюхался с джунгарскими тайшами Аблаем и Лаузаном. Оба тайши имели большое войско, и оба вели свой род от хана Байбагаса, повелителя джунгар. Аблай был младшим сыном Байбагаса, а молодой Лаузан – правнуком Байбагаса, внуком его старшего сына Очирту Цэцэн-хана, который унаследовал ханскую кошму отца. Все эти ханы и тайши принадлежали к самой знатной кости джунгар – кости Чороса. Словом, кучумович Девлет-Гирей уговаривал джунгар на войну с Россией.