Сьюзен Зонтаг - Поклонник вулканов

— Церковь с черной Мадонной, — заметила Кавалерша, сделав вид, будто не поняла предложения Скарпиа.

— Вы там сможете посмотреть исполнение справедливого приговора нескольких главных предателей, — пояснил барон. — Но может, миледи неприятно это зрелище, которому так радуются преданные подданные их величества.

Разумеется, она могла бы посмотреть на казнь, если это потребуется. Чтобы быть храброй, надо не бояться кровавых зрелищ. Да она, собственно, может смотреть на что угодно, поскольку щепетильностью не отличается, не то что эти робкие, сентиментальные барышни, вроде дочки лорда Кейта. Но сейчас ей трудно заставить принять вызов барона Скарпиа.

Он подождал секунду-другую. В тишине (Эмма не сказал ни слова, но он все понял) началась благодарственная молитва.

— Можно предпринять и что-то другое, что доставит вам удовольствие, — продолжал уговаривать ее Скарпиа своим вкрадчивым голосом. — Я к услугам миледи, лишь только пожелайте.

В церкви прибывало народа, на них стали оглядываться.

«А что, если воспользоваться предоставившейся возможностью и провести часок-другой со Скарпиа? — подумала Кавалерша. — Королеве было бы интересно получить информацию о начальнике тайной полиции из первых рук». Но Эмма также знала, что не успеет она состряпать на него «телегу», как Скарпиа уже отправит донесение на нее саму. Весь опыт и инстинкт супруги Кавалера предупреждали: будь осторожна! Ну а женский инстинкт говорил также: будь очаровательной, запудри ему мозги!

Он помочил кончики пальцев в святой воде и протянул ей руку. Кавалерша с печальным видом согласно кивнула, коснулась его пальцев и перекрестилась.

Они вышли на улицу, где стоял нестерпимый зной, и в продуктовой лавке на площади Эмма купила пакетик высохшего сахарного печенья, хотя Скарпиа и отговаривал ее.

— Да у меня в животе все переварится, — воскликнула Кавалерша. — Мне можно есть все подряд.

Он еще раз повторил свое предложение сопровождать ее, но она снова отказалась, предпочитая самой, без Скарпиа, походить-побродить не узнанной по городу, в котором провела треть жизни. К чему это он все время улыбается? Воображает, должно быть, что такой неотразимый. Ну и пусть воображает. Барон знал, что выглядит эффектно в глазах женщин, и не из-за того, что считал себя статным и красивым (хотя таковым вовсе не был), а потому что обладал пронзительным взглядом, заставляющим женщин отводить глаза, а потом оборачиваться; кроме того, у него был глухой, утробный голос; стоя на месте, он медленно переминался с ноги на ногу. И еще одна черта была присуща ему — удивительное сочетание изящества манер с врожденной грубостью. Но жену Кавалера здоровенные и наглые мужланы не привлекали. Даже ради любопытства ей не хотелось представить его в роли любовника. Она вообще с трудом могла вообразить, что есть люди, которым наплевать, что думают окружающие об их персоне. В таком случае, видимо, не зря говорят, будто Скарпиа коварный и безнравственный человек. Ей об этом даже думать не хотелось. Она вообще предпочитала обходить стороной темы порока и зла. Ведь и то и другое — вездесуще. И хотя подчас вам кажется, что есть предел и этому, что вы опустились на самое дно, ан нет, оказывается, и там, еще глубже, кто-то или что-то живет, двигается, издает звуки.

Кавалерше захотелось поскорее забраться в прохладу кареты и отведать купленных сладостей.

— Не могу ли я предложить вам чего-то соблазнительного?

— Больше не смущайте меня, — весело ответила она, — я должна воздержаться от удовольствий, потому что…

— Вы разочаруете одного из ваших самых преданных поклонников.

— …потому что я должна возвращаться на «Фудроинт» как можно скорее, — спокойно докончила она фразу.

Они стояли около ее кареты.

Да как она посмела пренебречь им! Может, ему надо было быть понахальнее и пошантажировать ее? Ведь недаром же рассказывали, что эта дьяволица и Анджелотти были когда-то любовниками? Чтобы оживить у нее в памяти неприятные воспоминания и смутить ее, Скарпиа сообщил, что сбежавший в Рим Анджелотти теперь разыскан и арестован.

— Уверен, что эта новость порадует вас.

— Ах да, Анджелотти, — с сожалением ответила жена Кавалера.

Нет, она не простила Анджелотти. Просто оскорбление, нанесенное им, оказалось так глубоко погребенным под слоем других эмоций и событий — ведь было столько триумфов, столько радостных моментов, что она и думать о нем забыла. Кавалерша гордилась тем, что не держала зуб на других. Ну а если и желала смерти всем проклятым заговорщикам, то только потому, что этого хотела сама королева. Отсутствие сочувствия к одним (Чирилло) компенсировалось сочувствием к другим (королева). Она была не более жестокой, чем герой или Кавалер. А самой жестокой казалась только за счет своей эмоциональности — ведь она же была женщина. Но эмоциональные женщины, не обладающие властью, реальной властью, обычно кончают тем, что сами становятся жертвами.

Припомним же поучительный эпизод из ближайшего будущего.

Семнадцатое июня 1800 года. Неаполитанская королева, продолжавшая жить в Палермо и ни разу еще после бегства не побывавшая в своей первой столице, хотя со времени реставрации монархии прошло уже около года, приехала на несколько дней в Рим накануне решающего, как считали, сражения с Бонапартом.

В тот же вечер она устроила прием по случаю радостного известия о том, что австрийские войска разбили французов под Маренго (в действительности победу одержал Бонапарт). Следом пришло огорчительное сообщение. Анджелотти, которого должны были переправить в кандалах в Неаполь, чтобы повесить (вовсе не для вящего удовольствия Кавалерши, как клеветали злопыхатели, находящейся в тот момент в Англии вместе с мужем и любовником), так вот тот самый Анджелотти убежал из тюрьмы в папской крепости Сант-Анджело, где содержался под стражей больше года. Королева, всерьез обозлившись из-за этого на Скарпиа, вызвала его из Неаполя и поселила на верхнем этаже палаццо Фарнезе. Она жаждала, чтобы ее самый доверенный слуга осуществил месть. «Найди его сегодня же, иначе…» — приказала она. «Ваше величество, — ответил барон, — считайте, что все уже сделано».

Тюремный стражник, помогавший Анджелотти бежать, уже разыскан, сообщил Скарпиа королеве, и перед смертью (его допрос велся излишне жестоко) он указал, в каком месте укрывался беглец — в одной из церквей, где у его семьи имелась часовенка. Когда Скарпиа ворвался туда, Анджелотти уже и след простыл, тем не менее удалось установить его вероятного сообщника. «Еще одного якобинского патриция, — сказал Скарпиа. — Но разумеется, они называют друг друга либералами или патриотами. Этот же оказался хуже всех остальных. Художник. Эмигрант перекати-поле. Даже, по сути дела, и не итальянец. Рос и воспитывался в Париже, где его отец, женившись на француженке, снюхался с Вольтером. Ну а сынок — ученик официального художника Французской революции Давида». — «Мне наплевать, кто он такой», — рассердилась королева.