Сьюзен Зонтаг - Поклонник вулканов

Проводники помогли им взобраться, и вот они стоят на самой губе огромного зева, как напишет потом поэт. Легкий ветерок разогнал дым, хлюпанья, бульканья, брызганья не слышно, но пар по-прежнему вырывается из тысяч трещин и щелей в стенах кратера и застилает обзор, поэтому нельзя разглядеть, что делается в глубине, виден самый верх потрескавшихся каменных стен. В них, по словам поэта, не усматривалось ничего такого примечательного или, например, поучительного и приятного.

Но вот монстр в очередной раз вздохнул, и из его утробы раздался ужасный громовой раскат, затем из глубины гигантского котла вырвалось светящееся облако пара и дыма, а вслед за ними самая мощная из всех мортир выплюнула прямо вверх, в воздух, сотни камней, крупных и мелких…

Проводники потащили их за полы камзолов прочь от кратера. Один из них, тот самый одноглазый мальчик, которого Кавалер приставил к поэту, толкнул их обоих к огромному валуну, за которым можно было укрыться. Гул стоял такой, что мешал как следует рассмотреть далеко внизу спокойную гладь залива и город, своими очертаниями напоминавший изогнутый амфитеатр или гигантское кресло. «Я сейчас же спускаюсь!» — прокричал художник. А поэт, который подбил его полезть наверх, чтобы похвалиться потом перед всеми, какой он, дескать, храбрый, и получше запечатлеть в своей памяти еще несколько сцен, решил быть благоразумным и уйти от греха подальше.

Поэтом был сам великий Гёте, совершавший со своим другом художником Тишбейном [33] Вильгельм Тишбейн (1751–1829) — немецкий живописец, представитель позднего классицизма и раннего романтизма. первое из трех своих восхождений на вулкан. Поэт, имевший исключительно крепкое здоровье для своих тридцати семи, вел себя спокойно и достойно, как и подобает знаменитости, когда находишься на огнедышащей горе. Если пожилой английский рыцарь ордена Бани мог регулярно совершать такие восхождения, тогда он, поэт, и подавно может. Да это же запросто проделает любой здоровый путешественник, приезжающий сюда. Но в отличие от Кавалера нашему поэту подобная прогулка отнюдь не показалась восхитительной. Его бросало то в жар, то в холод, он устал, немного испугался и испытывал всяческие неудобства. Все представлялось ему как нельзя более глупым. Нигде не было видно ленивых, праздношатающихся туземцев, слоняющихся без дела по этой ужасной горе, возвышающейся всего в нескольких километрах от поистине райского уголка. Такой вид спорта определенно предназначен для иностранцев, и в первую очередь для англичан. Ох уж эти англичане! Насколько благородные, настолько грубые и невоспитанные. Если бы англичан не существовало, никто бы и не догадался сотворить их: такая эксцентричность, верхоглядство, замкнутость. Как только они развлекаются?

Нужно попробовать поразвлекаться вместе с ними.

Поэт приехал вечером. Он, его друг и еще один немецкий художник, постоянно проживающий в Неаполе, сначала посмотрели у Кавалера коллекции, хранящиеся в зале для приемов. Там на стенах развешаны картины, написанные маслом и гуашью, рисунки в карандаше, на столиках и подставках теснились камеи, сосуды, в шкафах — различные камни, минералы и другие редкие вещи. Коллекционные раритеты лежали в хаотическом беспорядке, без всякой методологии и классификации, и немецкие гости сразу же обратили на это внимание и вынесли в известной степени неприятное впечатление. Разумеется, не от обилия антикварных вещей, а от кавардака, в котором они хранились. Но если бы пригляделись повнимательнее (завистливым взглядом любого серьезного коллекционера), то пришли бы к иному мнению и согласились, что владелец всех этих богатств обладает достаточной чуткостью, знает подлинную цену раритетов и разложил их по своему вкусу. Много лет спустя Тишбейн вынужден был признать, что стены дворца Кавалера отражали внутреннюю жизнь его владельца.

В следующий раз Кавалер пригласил поэта одного, без сопровождающих, осмотреть подземное хранилище. (Такой редкой привилегии удостаивались лишь самые знатные гости.) Поэт потом рассказывал своему другу художнику, насколько его изумило обилие и разнообразие хранившихся там раритетов. В подвальном помещении стояла даже самая настоящая маленькая часовня со всеми ее причиндалами. И откуда только Кавалер умудрился притащить ее? Художник в ответ лишь покачал головой и воздел очи к небесам. Поэт заметил в хранилище и два изысканной чеканки бронзовых канделябра, которые, как он знал, были найдены при раскопках Помпеи. И еще там было множество других замечательных антикварных вещей неизвестного происхождения.

Вещи и предметы, находящиеся в залах и комнатах наверху, являлись как бы путеводителем по фантазиям Кавалера, его воображаемым мирам. Подземное же хранилище было своеобразным отстойником в самом низу живота его собраний, поскольку каждый коллекционер вскоре доходит до такой точки, когда начинает собирать не только желанные предметы, но и те, которые ему вроде бы совсем не нужны, опасаясь, а вдруг в один прекрасный день все-таки пригодятся. «Он не мог удержаться и не показать их мне, — подумал поэт, — хотя мог бы и не показывать».

Понятно, что демонстрация своих коллекций и собраний может выглядеть как хвастовство, но коллекционер ведь не выдумывает и не подделывает свои коллекционные предметы, он всего лишь их смиренный слуга. Выставляя их напоказ, он не хвалит сам себя, а только учтиво предлагает восхищаться ими. Другое дело, если коллекционный предмет изготовил сам коллекционер или он перешел к нему по наследству, и теперь владелец с гордостью демонстрирует всем, тогда да, это уже смахивает на хвастовство. Но составление коллекции, эту неустанную погоню за новыми предметами и накопление богатства для наследников нельзя проделывать втайне. Настоящий коллекционер, как и мошенник или шарлатан, по сути, не может жить без зрителей, и пока не выставит свою страсть на всеобщее обозрение, он не коллекционер.

Поэту рассказали, что Кавалер откуда-то привел к себе в дом молодую женщину, а потом влюбился в нее. Она такая красивая, что может быть сравнима с греческой статуей. А еще он начал обучать ее всяким наукам и хорошим манерам, что, собственно, естественно для любого покровителя, когда он богат, знатен и гораздо старше. Таким образом, он стал как бы Пигмалионом наоборот, превращая живую возлюбленную в божественную статую. Более того, он вернул ей затем прежний облик женщины из плоти и крови.

Согласно желанию Кавалера, Эмму обрядили для этого вечернего приема в платье древнеримского образца: на ней была белая туника с поясом вокруг талии, а в рыжеватых волосах (некоторые говорили, что светло-каштановых), свободно ниспадающих и собранных на шее лентой, красовался гребень. Как отметил один очевидец, когда девушка выступала на каком-то званом вечере, ей подавала кашемировые шали дородная пожилая женщина, видимо, домоправительница или, может быть, ее овдовевшая тетка, но никак не простая служанка, поскольку женщине позволили присутствовать на концерте вместе с остальными зрителями. Затем прислужницы принесли урну, ящик с парфюмерией, кубок, лиру, тамбурин [34] Ударный инструмент, напоминающий бубен, распространен в Италии и Испании. и кинжал. С этими аксессуарами Эмма вышла на середину знаменитой гостиной и приготовилась играть. Кавалер принес восковую свечу, и представление началось.