Сьюзен Зонтаг - Поклонник вулканов

Главной заботой всех домочадцев стала работа героя, а вовсе не дела Кавалера. К нему то и дело присылали курьеров, приходили командиры других кораблей за советами и указаниями. Нужно было срочно организовать оборону Сицилии на случай, если Бонапарт вдруг решится начать вторжение на остров. Кардинал же Руффо, приплывший сюда вместе со всеми, добровольно вызвался вернуться обратно и возглавить стихийное вооруженное сопротивление французским оккупантам. Он предложил скрытно высадить его на берегах родной Калабрии, где у него было несколько обширных поместий. Там он может создать целую армию из своих крестьян, пообещав им ослабить бремя налогов и отдать Неаполь на разграбление, лишь только его захватят. По расчетам кардинала, удастся завербовать от пятнадцати до двадцати тысяч новобранцев. Королева в целом поддержала план Руффо, хотя все же никому из своих придворных не говорила о нем, больше полагаясь на блокаду Неаполя силами английского флота, что вынудило бы и без того раздробленные французские войска убраться подобру-поздорову безо всякого боя. А когда французы уйдут, республиканцы останутся беззащитными перед лицом праведного народного гнева. Слава Богу — тут королева даже перестаралась — у черни наконец-то появилась соответствующая цель для выхода ее злой кипучей энергии.

Ну а поскольку французы до сих пор не совались на юг дальше Неаполя, то, видимо, вряд ли они планируют форсировать Мессинский пролив. Однако и в Палермо вспыхнула зараза революции; хотя здесь революционные голоса громко еще не раздавались, тем не менее кое-какие заезжие гастролеры постарались насадить элементы революционной моды: короткие стрижки у женщин и длинные волосы у мужчин. Любуйся теперь вот этой эволюцией причесок среди образованного класса! Король распорядился гнать в три шеи из оперного театра каждого, кто посмеет заявиться туда, не напудрив волосы. Лиц мужского пола, отрастивших шевелюру, закрывающую уши, надлежало немедленно стричь. Каждого пописывающего вредные статейки или подрывные книжонки бросать в темницу, в домах арестованных устраивать повальные обыски на предмет обнаружения дополнительных улик, свидетельствующих об их революционных настроениях. Любая книга Вольтера сама по себе являлась уликой, так как его работы теперь считались синонимом дела якобинцев, хотя бренные останки философа еще в 1791 году были торжественно погребены в Пантеоне при огромном стечении публики.

Невероятно, но в то время за одно лишь хранение книги Вольтера читателю могли присудить три года каторжных работ на галерах. Каким же невежей был тогдашний неграмотный король! Кавалер, уединяясь в своем рабочем кабинете, до сих пор с превеликим восхищением вспоминал мудрого Фернея, который пришел в смятение, обнаружив, что является заступником и покровителем революции и террора. А уж тем более кто бы мог предвидеть, что восхитительная едкая сатира Вольтера на общепринятые взгляды будет расценена как призыв к ниспровержению установленных порядков во имя справедливости и стабильности? Кто еще, кроме наивных или невежественных людишек, начитавшихся его книг, мог прийти к выводу, что им предназначено осуществить то, что в них написано? (Разве страсть Кавалера к предметам культуры античного Рима привела его к поклонению Юпитеру и Минерве?) Достойно сожаления, что некоторые из его высокопоставленных друзей в Неаполе поступили именно так. Теперь он опасался, что им придется расплачиваться за свою наивность слишком большой ценой.

Нет, что ни говори, а чтение — это кратчайший путь в другой мир, диаметрально противоположный тому, в котором живет читатель. Из этого воображаемого мира он выходит обновленным, готовым невозмутимо терпеть несправедливость и разочарование в собственной жизни. Серьезное чтение — это бальзам на раненое сердце, а развлекательное чтиво — вовсе не подстрекательный призыв к действиям. Кавалер же, который в первые недели по приезде в Палермо чувствовал себя не вполне здоровым, посвящал основное время книгам, в частности, перечитывал очерк Вольтера о счастье. (Лучший способ справиться с тяготами изгнания — это ни на минуту не расставаться с книгой.) И по мере выздоровления он постепенно осваивался на новом месте своего временного пребывания.

Расстройство желудка и ревматизм у него все еще не прошли, что мешало наносить визиты королю, перебравшемуся в одну из своих загородных резиденций, чтобы сподручнее было ездить на охоту. Но кисло-сладкое очарование Палермо стало мало-помалу возбуждать в Кавалере интерес. Вокруг бухты вытянулась цепочка рыжевато-коричневых дворцов и вилл, построенных в самых разных смешанных архитектурных стилях (византийско-мавританском, мавританско-норманнском, норманнско-готическом, готика, соединенная с барокко). Над городом мрачно нависает розоватая масса известняковой горы Пеллегрино: гора и море видны с любой городской улицы, кругом сады, заросли олеандра, плюща, агавы, юкки, бамбука, бананов и перца. Палермо, признался он, можно считать по-своему прекрасным, как и Неаполь, хотя поблизости нет вулкана, безмятежно курящегося под ярко-голубым, безоблачным небом. (Эх, если бы сбросить несколько лет, тогда можно было бы организовать экспедицию на Этну, куда он уже разок взбирался, правда, это было давно.) У Кавалера вновь пробудилось чувство прекрасного, а вместе с ним и старые привычки, делающие его собирателем красивых вещей. Так как он был самой знаменитой личностью в королевстве и имел широкие знакомства, главным образом по переписке, среди местной знати, ученых мужей, его забросали приглашениями прийти посмотреть антиквариат, оценить или купить редкие вещи. Коллекционеры надеялись возбудить у него зависть. Антиквары выставляли припрятанные сокровища. Он приходил, разрешал себе осматривать и даже ощущал мимолетные вспышки интереса. Но ничего не приобретал. И не только из-за нехватки средств. Просто пока не видел ничего соблазнительного, ничего такого, что стоило бы купить.

Коллекционер по складу своего характера привереда и скептик. Авторитет коллекционера заключается в его праве сказать «нет». Хоть в душе своей он всего лишь пошлый стяжатель, его алчность должна соизмеряться с волей отказываться от каких-то приобретений.

«Нет, нет, спасибо. Вещь, конечно, прекрасная, но не совсем та, которую я разыскиваю. Почти такая, но все же не такая. На краю этой вазы видна тончайшая трещина, а картина этого художника не столь хороша, как другое его произведение. Мне нужна его ранняя работа. Я хотел бы приобрести лучший экземпляр».

Душа же у любовника совершенно иная, чем у коллекционера. Недостаток или изъян у любовницы является неотъемлемой частью ее шарма. Здесь он никогда не бывает скептиком.