Сьюзен Зонтаг - Поклонник вулканов

Через несколько часов членам семьи герцога за большую мзду позволили покинуть дворец, но предварительно обыскали, чтобы они не унесли с собой хоть самую малость. На их мольбы отпустить с ними герцога и его брата грабители ответили презрительными насмешками. «Ну хоть разрешите моему больному сыну уйти с нами», — взмолилась старая герцогиня. — «Нет!» — «Позвольте мне хотя бы попрощаться с отцом», — вскричала младшая дочь герцога. — «Нет!» — «Ну разве вы сами не отцы, не мужья, не сыновья? — заплакала супруга герцога. — Разве у вас нет хоть капли жалости?» — «Да!» — ответили грабители на первый вопрос. «Нет!» — на второй.

Рыдающих домочадцев вывели через черный вход и вышвырнули на улицу.

Герцога и его брата, дрожащего от холода в пижаме, все это время держали под охраной на конюшне. Во дворе разожгли костер, их привели туда и привязали веревками к стульям, чтобы они стали свидетелями бесчинств.

Костер полыхал весь день. Полотна Рафаэля, Тициана, Корреджо, Джорджоне и еще шестьдесят четыре другие картины полетели… в огонь. И старинные манускрипты, труды по истории, описание путешествий, книги по науке, искусству и промышленному производству, полные собрания сочинений Вико [65] Вико Джамбаттиста (1668–1744) — итальянский философ. , Вольтера и Д’Аламбера [66] Д’Аламбер Жан Лерон (1717–1783) — французский математик, механик и философ-просветитель. … в огонь.

В трепещущее пламя костра бросили даже то, что не горит: его коллекция минералов и камней с Везувия, добытых из огня, снова оказалась в огне. Изящные часы, маятники и гири, компасы, подзорные трубы, хронометры, барометры, термометры, курвиметры, угломеры, эхометры, гидрометры, винометры, пирометры… ломали и бросали в огонь. Смеркалось. Костер все горел. Опустилась тьма. На небе высыпали звезды. Огонь по-прежнему полыхал. Брат заплакал, попросил развязать его и тут же уснул, а герцог все смотрел и смотрел, глаза у него заболели от напряжения. Он судорожно кашлял, но не произнес ни слова. Когда уже нечего было жечь, толпа сгрудилась около них и принялась выкрикивать оскорбления: «Якобинцы! Французские прихвостни!» Затем несколько грабителей принялись стаскивать с герцога сначала чулки и башмаки, а затем, перерезав веревки, связывающие его руки за спиной, стянули с него шелковый камзол, жилетку, галстук и нижнюю рубашку. Когда стягивали одежду, герцог извивался и корчился, но не для того, чтобы помешать злодеям, а наоборот, чтобы они поскорее закончили свое черное дело и он смог бы застыть в прежней позе безропотного подчинения грубой силе, которая, как ему казалось, наилучшим образом соответствовала его высокому сану и чувству собственного достоинства. С обнаженным торсом, с гордо поднятой головой он сидел, не проронив ни слова.

Чем отважнее ведешь себя во время истязаний, тем изощреннее становятся мучители. Где-то в углу двора нашлась деревянная бочка с дегтем, ее прикатили и поставили поближе к костру. Затем вышибли дно и облили горячим дегтем брата герцога, который от жуткой боли вмиг пробудился и завопил, а потом откинул голову назад, как подстреленный. После этого кто-то и впрямь выстрелил в него. Мародеры развязали труп и кинули в огонь. Герцог от ужаса пронзительно закричал.

В это время у ворот стоял и наблюдал за всем происходящим человек в черном плаще и в густо напудренном парике. По бокам его выстроились несколько солдат в униформе муниципальной гвардии. Кое-кто в толпе хоть и не признал этого человека, но, видимо, все же догадывался и поглядывал в его сторону с опаской.

Человек в черном плаще пристально смотрел на герцога, но не в лицо ему, а на его пухлый белый живот, содрогающийся от рыданий. Ноги у герцога покраснели от крови — их прострелили, но он по-прежнему сидел на стуле, гордо распрямив плечи, руки у него опять связали за спиной.

Человек в черном и его гвардейцы и пальцем не пошевелили, чтобы вмешаться и прекратить коварный буйный разгул толпы. Но вот мучители герцога внезапно замерли. Хотя они, судя по всему, и понимали, что человек в черном мешать не будет, однако не были уверены, стоит ли им продолжать пытки. Все боялись его, кроме брадобрея, который был его стукачом.

Брадобрей, держа в руке бритву, подошел к герцогу и отрезал у него оба уха. Они упали на землю, а лицо истязаемого залила кровь. Толпа радостно заулюлюкала и завопила, пламя костра затрепетало. Человек в черном удовлетворенно хмыкнул и исчез. Теперь драма могла завершаться без помех.

— Ты ведь заметил, когда я ушел, — говорил на следующий день Скарпиа в портовой таверне одному из своих осведомителей, который участвовал в жуткой расправе с герцогом. — Ну а что потом-то было? Он все еще оставался жив?

— Да, — ответил стукач. — Все жив, скажу вам. Орал вовсю мочь, а кровь так и хлестала с его башки.

— И все еще был жив?

— Да, синьор. Но вы ведь знаете, кровь лилась прямо ручьем, как пот, когда он заливает грудь… — (Осведомитель был носильщиком паланкинов, поэтому его сравнения соответствовали роду занятий.) — Вы ведь знаете, когда пот течет прямо по груди и иногда скапливается там, где солнечное сплетение. — (Одетый в безупречный цивильный костюм, барон не знал этого, но пусть говорит.) — …Кровь у него скопилась в центре груди, и он захотел избавиться от нее вот так. — Носильщик паланкинов замолк, чтобы показать как: он опустил подбородок и стал дуть на воображаемое место поверх своей жирной груди. — Ну он, это самое, дул, — продолжал рассказывать осведомитель. — А больше он ничего и делать-то не мог. Чтобы, это самое, сдуть кровь. Ну а потом один из наших ребят решил, что он, это самое, пытается колдовать и дует на себя, чтобы стать невидимкой и исчезнуть. Ну и тогда он выстрелил.

— А после этого он отдал концы?

— Почти отдал. Он ведь потерял много крови.

— И все еще трепыхался?

— Ага. Тогда к нему подошли еще несколько наших ребят с ножами. Кто-то резанул его по ширинке панталон и отрезал, ну, это самое… ну вы знаете чего, и показал эту штуку всем. А потом мы затолкали его в бочку с дегтем и бросили в огонь.

Когда об этом изуверстве стало известно в Палермо, Кавалер содрогнулся. Он любил герцога и восхищался его коллекциями. Многое из того, что погибло, уже никогда не возместить. Помимо картин у герцога в библиотеке хранилось несколько неопубликованных работ Атанасиуса Кирхера. А также имелась рукопись (Кавалер с тревогой подумал, что это, должно быть, единственный экземпляр) автобиографии его приятеля Пиранези [67] Пиранези Джованни Баттиста (1720–1778) — итальянский гравер. . Какая утрата! Кавалер болезненно поморщился. Какая ужасная потеря!

Кавалерша и герой в эти дни только и говорили о герцоге и его брате. В превратностях их судьбы они усматривали склонность неорганизованной толпы превращаться в стадо дикарей, именно поэтому нужно всячески защищать неприкосновенность частной собственности, в первую очередь собственности привилегированных сословий. Разумеется, Кавалер был того же мнения, но вслух об этом особо не распространялся, а если и говорил, то с таким жаром и раздражением, как они. Хотя коллекция и представляет собой нечто гораздо большее, чем просто особая форма собственности (конечно, уязвимая и легко подверженная пропаже или гибели), то и горе коллекционеру трудно разделить с кем-либо, кроме как с другими коллекционерами. А по поводу гибели государств или живых людей Кавалер давно уже перестал скорбеть.