Василий Масютин - Царевна Нефрет [Том I]

«Ты божественное Естество — одно, единое, всетворящее. Ты создал все живое, из слез Твоих глаз восстал род человеческий, из слова уст Твоих — Божество».

Строки, что остались в памяти Райта, звучали как обращенный к нему призыв. В нем проснулось что-то похожее на сожаление. Он видел в воображении письмо, написанное в далеком прошлом, полное любви и надежд. Сколько в нем нежности, а за ней потаенный упрек. Зов, на который он не умел ответить. Райт перебирал воспоминания. Чем объяснить это чувство? Возможно ли такое? Его рука потянулась к жилетному карману, пальцы нащупали небрежно смятый клочок бумаги. Мэри писала наспех: рано утром, еще до его прихода, она заезжала в музей, Райта не застала и просит непременно зайти к ней в пять. «В пять» трижды подчеркнуто. Это было невозможно: в пять Райта ждал издатель. Он позвонил Мэри и сообщил, что не сможет прийти.

Нет, дело в другом: не этот отказ терзал его теперь.

Стакен читал, торжественно повышая голос:

«Живи во веки веков [8] Живи во веки веков … — Здесь и ниже в переводе использованы фрагменты из т. наз. «Большого гимна Атону», найденного в гробнице древнеегипетского сановника (позднее предпоследнего фараона XVIII династии) Эйе, приближенного Эхнатона. Пер. М. Коростовцева. , Бог единственный, нет другого, кроме тебя! Ты сотворил землю по желанию сердца своего, о, Владыка мироздания… Ты в сердце моем».

— Не прекрасно ли, дорогой Райт?

Слова всплыли в памяти Райта, углубив его беспокойство и тоску. А Стакен, словно читая заклинание или загадывая древнюю загадку, все повторял:

«Ты единственный, ты восходишь в образе своем, ты живой и великий, Владыка всего, Владыка неба и Владыка земли, руки наши протянуты к тебе, мы прославляем тебя».

Стакен замолчал и Райт отвернулся. Стакен сидел с чуть откинутой назад головой и выпрямленными руками, как Сфинкс. Его настороженные глаза были полуприкрыты темными ресницами. «Чертовщина какая-то», — промелькнуло в голове у Райта. Ему хотелось что-то сказать Стакену, во что бы то ни стало развеять эти зловещие чары.

— Как прекрасно, — шептали влажные губы Стакена.

— Да, это божественно, — против воли подтвердил Райт и тотчас почувствовал неискренность своих слов. Он пришел в себя:

— Извините, господин профессор… Я должен просить вас позволить мне отдохнуть несколько дней. Я чувствую себя неважно.

Райт и впрямь чувствовал, что переживает кризис. Что-то застряло в сознании, раскололо мысли. У него не осталось сил связывать воедино прошлое и настоящее. Привычный интерес к прошлому обрел высшее значение. Современность перестала его интересовать: он находил в ней все больше сомнительных, непонятных и скучных черт. Райт бежал настоящего и все глубже погружался в прошлое, а оно раскрывалось новыми гранями, обретало новое содержание. Требование Стакена основываться на строгих исследованиях отступало перед картинами, навеянными не научными данными, а духовным порывом. Они были ближе к тому, что именуется художественным вдохновением.

Мэри… Это нежное, мягкое, такое впечатлительное создание превратилось в мелочную, угловатую, наглую женщину. Она чужда и непонятна ему, она совсем неинтересной породы.

Райт написал Стакену. Ему потребуется более продолжительный отпуск: нужно основательно поправить здоровье. Но вместо заботы о здоровье Райт начал приводить в порядок вырезки из журналов, которые множились на его столе наряду с проспектами новых изданий. Приходили и письма с предложениями от издателей, заинтересованных в его новых книгах и статьях — имя и перо доктора Райта стали хорошей рекламой.

Страница летела за страницей — складывалась новая книга. Райт работал до поздней ночи. Он позволил течению унести себя к вымечтанной новой пристани, далекой от современной жизни. Течение убаюкивало его — он забывал ненужную, гнетущую повседневность.

Мэри застала Райта в рассеянности, но не заметила, как отдалился он от реальности, поскольку сама была слишком поглощена мыслями об интерьерах их будущего дома. Он поцеловал ее без всякого волнения. Мэри была немного обеспокоена и хотела на ком-то за что-то отыграться. К счастью, не на Райте.

В музее Стакен забрал со стола Райта рукописи, которые должен был прочитать ассистент: неразгаданные загадки гимнов, неустанное стремление древнего духа к познанию вечной божественной мудрости.

Пришло томительное лето, мало настраивавшее на работу. Райт, как и раньше, честно ездил в музей. В автобусе видел те же скучные лица, позы и жесты, те же накрашенные губы, напудренные носы и угловатые ручки зонтов.

Глубокая музейная тишина. Внимательный взгляд Стакена. Обычное место у окна. Гора рукописей все не уменьшалась. Стакен больше не раздражал его: Райт не замечал профессора. Стакен был неизбежен, как смерть.

Они редко разговаривали друг с другом. Сдавая работу, он даже не ждал оценки Стакена. Знал, что исправлять там нечего. Все и так было ясно. Профессор, очарованный скоростью работы помощника, разбрасывал по столу листки текстов, на которых писал комментарии. Стакен до сих пор не рассказал Райту о своей быстро продвигавшейся книге; он собирался назвать ее «Религия Египта» и указать на титульном листе две фамилии — свою и Райта. Райт же умалчивал о том, что во время короткого отпуска начал писать книгу под названием «Египетская женщина». Он понимал, что такое заглавие, вероятно, не совсем подходит для научной монографии — но читателей тема заинтересует не меньше, чем его самого.

Мэри злило упрямство Райта — тот все больше отвлекался от планов свадебного путешествия и с безумным рвением погрузился в работу. Обиженная невниманием жениха, она уехала куда-то на море. Райт довольно равнодушно принимал к сведению ее постоянно менявшиеся адреса. На ее открытки отвечал изредка и всегда по-разному: то торопливо набрасывал несколько строк, то начинал подробно рассказывать о своей работе и после безуспешно искал высказанные в письмах соображения в своих записях. Он неохотно отвлекался от работы и находил трудным, почти невозможным думать о чем-либо другом. Райт едва заметил долгое отсутствие невесты — он стал утрачивать чувство времени. Он обитал в ином мире, который каким-то чудом помещался в настоящем. Он так увяз в паутине прошлого, что среди миллионов жителей столицы, в XX веке нашей эры, ощущал себя случайно заблудившимся чужаком.

Однажды Райт обратился к Стакену:

— Господин профессор! Недавно вы дали мне в числе других один источник, совершенно не совпадающий по содержанию с остальными. К сожалению, я не имел возможности детально его просмотреть. Не будете ли вы так добры предоставить его мне для изучения?