Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Обреченность

– Мне кажется, что я никогда не нацелуюсь с тобой, – шептала Ольга, прижимая мою голову к своей груди. – Только ты не оставляй там следов, – жаловалась она. – А то прошлый раз я глянула, а там прямо синяки. Вдруг мама увидит… – И тут же, задыхаясь: – Еще! Еще! Крепче! Крепче! Милый мой! Милый…

Наш актовый зал сверкал серебром, золотом, разноцветными флажками, фонариками, а посреди стояла елка под самый потолок, украшенная всем, что мы смогли собрать в бабушкиных кошелках и сундуках, что сделали сами из разноцветной бумаги. За несколько дней до Нового года вокруг этой елки водила хороводы малышня с первого по четвертые классы, и мы, десятиклассники, вместе с ними в качестве шефов. Потом пришла очередь ребят постарше. А уж тридцать первого наступило время и всех остальных.

Ни к чему наш класс не готовился с такой тщательностью и энтузиазмом, как к этому последнему Новому году в стенах нашей школы. Правда, участие в этой подготовке принимали не все, многие отлынивали под тем или иным предлогом. Но мы, большинство, не унывали.

И вот этот вечер наступил. За час до начала бал-маскарада мы собрались в своем классе на втором этаже. Все были одеты если не совсем в духе «Сорочинской ярмарки», то очень похоже. Еще раз прогнали сценарий. Я впервые чувствовал себя неотъемлемой частицей своего класса, и все мне были милы и дороги, и никаких капризов, возражений ни с чьей стороны. Все – одно целое.

Вот внизу зазвучала музыка – и мы стали спускаться вниз. Впереди шел Алексей Сванидзе с длинными приклеенными усами из буйволиной шерсти, в барашковой шапке, в расписной рубахе, в широченных шароварах и сапогах, с блестящей японской саблей на перевязи, позаимствованной у Геркиного отца. За ним Толочко с пером за ухом и свитком в руках, дальше Терещенко с гармошкой, – он и должен запевать частушки, потому что голос у него как раз частушечный, – дальше все остальные. Девчонки наши сегодня – одна прекраснее другой. А Русанова – так просто красавица. У меня даже сердце защемило, когда я увидел ее в украинском наряде, с венком на голове и лентами.

Распоряжалась бал-маскарадом наша историчка Лариса Капитоновна, трубный голос ее слышался даже на втором этаже. Было известно, что за лучшие костюмы назначены премии, поэтому у каждого на груди прикреплен номер, а ряженые в зал входили по одному. Только нам, представлявшим некое целое, дали право войти всем скопом – и самыми последними.

Мы вошли в зал – и Воробьева объявила, что «к нам в гости пожаловала «Сорочинская ярмарка». И тут же Терещенко своим надтреснутым голосом выкрикнул под гармошку:

И все мы, сперва не очень дружно, затем, оправившись, подхватили:

Дальше пошло веселее. Главное – зал нас принял и ответил одобрительным гулом, смехом и аплодисментами. Алексей Сванидзе кружил на одном месте, изображая пьяного казака, Толочко с глубокомысленным видом что-то строчил в свитке гусиным пером, девчонки кружились, размахивая платочками, Терещенко рвал меха своей гармошки, выделывал ногами кренделя, выкрикивая очередной куплет.

А я искал глазами Ольгу и не находил. Не пришла? Или так оделась, что не узнаешь? Вокруг все маски, маски, маски… Я тоже кружился то с одной девчонкой, то с другой, подпевал вместе со всеми, и если на репетициях требовался мой режиссерско-дирижерский глаз и распорядительность, то здесь все крутилось и вертелось само собой и оборвалось, едва лишь запевала пропел последний куплет, а мы все – последний раз припев.

Нам хлопали дружно и долго. И директор школы, и учителя. И даже Лариса Капитоновна.

И тут же сразу грянула музыка, и начались танцы. Но наша группа не распалась, мы сбились в стайку, делились впечатлениями; по возбужденным, раскрасневшимся лицам девчонок и ребят я видел, что они довольны. И смотрели они на меня тоже, как мне казалось, по-другому: хорошо смотрели, радостно, точно мы шли долго и трудно в полной темноте и вдруг вышли на свет. Во мне все пело, ликовало, и я готов был всех обнять и… и не знаю, что.

Кто-то из наших девчонок подхватил меня, мы закружились в вальсе, сверху сыпалось конфетти, бумажные ленты опутывали танцующих, звонко выстреливали хлопушки.

Я вел свою партнершу вдоль зала, вглядывался в лица стоящих у стен девчонок, наряженных кто барышнями девятнадцатого века: длинные платья, скромные декольте, обнаженные руки, веера, замысловатые венцы на голове, у иных даже кружевные перчатки до локтей, кто узбечками в тюбетейках, кто грузинками… Ольга наверняка нарядится узбечкой. И вот…

Господи, ну как же это я! Все то же голубое шелковое платье, но только до самых пят, кружевная накидка, скрывающая оголенные плечи, кружевная же маска до самого подбородка, знакомые косы с синими бантами, знакомый поясок, отделанный серебристой нитью, маленькие часики, длинные пальцы, сжимающие китайский веер, который я видел на дне рождения висящим на стене, маленькая родинка на шее с левой стороны…

И едва смолкла музыка, я отвел свою партнершу на место и, уже под звуки танго, пошел в самый дальний угол на призывный блеск серых глаз поверх китайского веера.

– Позвольте вас, сударыня, пригласить…

– С удовольствием, сударь, – прозвучал смеющийся знакомый и такой милый-милый голос.

И мы вошли в круг танцующих.

– Ты так долго меня разыскивал, раза четыре прошел мимо и все не узнавал… – попеняла мне Ольга.

– Правда? А мне показалось, что я тебя узнал сразу. Только ты так далеко запряталась, что тебя не сразу удалось разглядеть.

– Я боялась, что меня кто-нибудь пригласит раньше тебя, а мне ни с кем не хочется танцевать… только с тобой.

– Теперь уже никто не пригласит: я тебя не отпущу. Ты лучше скажи, как мы выглядели?

– Прекрасно! А ваш писарь – так это сплошная умора: он так старался, что даже, по-моему, переигрывал. И атаман, и другие. А девочки ваши – так просто прелесть. Я им завидовала… А почему не ты запевал?

– Ну-у… я ж тебе говорил.

– А мне показалось, что у вашего запевалы голос такой скрипучий, как дверь у нашего сарая.

– Ты преувеличиваешь. Я бы спел еще хуже. Зато ты… – вспомнил я, что надо и мне как-то отметить ее наряд: – …зато ты самая настоящая Наташа Ростова.

– А мой наряд так и называется.

– Правда? И не нашлось ни одного князя, чтобы обратить внимание на такую прелестную графинюшку?

– А ты и есть мой князь.

– А ты моя графинюшка…

Моя… как это сладко, однако, звучит, как распирает изнутри, как хочется взять ее на руки и кружить, кружить, кружить…