Виктор Мануйлов - Жернова. 1918–1953. Обреченность

Так чего он сидит? Почему не может заставить себя ни войти в подъезд, ни уйти? Уйти домой, где тепло, уютно, где его ждут. А все потому, что слишком глубоко вошла в него эта женщина, угнездилась в его душе и не хочет ее покидать. Может, и правда, закрутить роман… ну, хотя бы с начинающей писательницей Гулей Марченко? Красивая баба, и лет немного – не больше тридцати. А как смотрит на него, когда он ведет семинар «большой прозы»! Просто ест своими хохлацкими глазами. Красивая-то красивая, да бездарная. То есть, кое-чем природа ее наградила, но самой малостью, а она возомнила черт знает что о себе и, если затащит его в постель, то, считай, сядет на голову. Так что лучше не надо.

Алексей Петрович докурил папиросу, придавил окурок ногой и совсем уж собрался уходить, как розовый свет в окне вдруг погас. Странно. Не может быть, чтобы такую рань – и спать. И репетиции у нее сегодня не должно быть, и концерта…

Открылась дверь подъезда и громко стукнула, захлопнувшись под действием возвратной пружины. Вышел какой-то мужчина, явно молодой, то есть порывистый, с уверенными движениями, закурил и пошагал к арке. Над аркой горит фонарь, мужчина остановился, сдвинул правой рукой рукав плаща, посмотрел на часы – и Алексей Петрович узнал в нем своего племянника Андрея. Во рту сразу же пересохло, заныло сердце и забилось неровными толчками.

Андрей… А ведь у него семья, жена красавица, дети… И вот – на тебе.

В окне на третьем этаже снова загорелся свет. И Алексею Петровичу вдруг захотелось оказаться там, в комнате, и посмотреть в лицо Ирине: что она после этого свидания испытывает? Радость или страдание принес ей любовник? Да и любовник ли?

Алексей Петрович засуетился, сложил зонтик, провел обеими руками по лицу, мокрому от дождя, встал и решительно направился к двери подъезда. Лишь достигнув третьего этажа, некоторое время стоял, успокаивая дыхание, но тут же испугался, что кто-нибудь выйдет и увидит его под дверью, а более всего, что утратит решительность, с какой поднимался по лестнице, протянул руку и нажал кнопку звонка.

– Ах, это… вы! – произнесла Ирина, увидев Алексея Петровича, причем каждое слово последовательно отражало смену чувств: удивление, растерянность, разочарование. То же самое было написано и на ее лице.

– Да вот… решил заглянуть на огонек… – пролепетал Алексей Петрович и почувствовал, что именно пролепетал, жалко и просительно. – Если я не вовремя, то прошу покорно извинить… – И в этих напыщенных словах было то же самое, а «покорно извинить» таили в себе злость и даже угрозу.

Женщина отшатнулась.

– Ну что вы, Алексей Петрович! – воскликнула она, зачем-то закрывая руками нижнюю часть лица. – Проходите, пожалуйста.

В комнате ничего не изменилось с тех пор, как он был здесь недели две назад. Вот только на столе теперь стоят астры в глиняном кувшине, а обычно из этого кувшина торчала засохшая ветка лавра.

Алексей Петрович снял плащ, повесил на вешалку, устроил на ней же свою шляпу, снял нога об ногу галоши и только после этого приблизился к столу, накрытому холщевой скатертью с вышивкой по краям.

– Садитесь, пожалуйста, – предложила Ирина, кутаясь в пуховый платок.

Она была в длинном ситцевом халате, по подолу которого горстями разбросаны васильки и колосья ржи. Халат старый, выцветший, но Алексей Петрович еще ни разу не видел в нем Ирину, и это тоже кольнуло его самолюбие, точно женщина скрывала от него самый лучший свой наряд, предназначенный для другого. В этом халате она выглядела еще тоньше, шелк облегал ее узкие мальчишеские бедра, под ним угадывалась длинная же рубашка, а под рубашкой, похоже, не было ничего.

Алексей Петрович смутился и отвернулся.

– Ну, как вы… – в горле что-то застряло, он прокашлялся и только после этого продолжил: – …поживаете? Я так давно вас не видел, что стал подумывать, будто вы мне приснились, – говорил он, боясь остановиться под ее спокойно испытующим взглядом, взглядом, которого он тоже за ней еще не замечал. – Иногда, знаете ли, становишься идеалистом. Кажется, что, действительно, все существует лишь постольку, поскольку воспринимаешь это своими органами чувств. А как только предмет становится этим органам недоступен, так сразу же перестает существовать, то ли впадая в спячку, то ли вообще растворяясь в пространстве. Вот и вы тоже… Впрочем, что это я разболтался? Вы, как я погляжу, плохо себя чувствуете? Нездоровится? Или что-то произошло?

– Нет-нет, что вы, Алексей Петрович! – воскликнула Ирина испуганно. – Ничего, ровным счетом ничего не произошло. Просто я вас не ждала… то есть не была уверена, что вы придете именно сегодня, – поправилась она и покраснела. Она всегда краснела, когда говорила не то, что думала. Спохватилась, стала объяснять: – По радио передавали, что уже второй день идет заседание правления Союза писателей, что там что-то такое решается важное для нашей литературы. Я думала, что вы там…

Алексей Петрович пренебрежительно махнул рукой.

– Что там может решаться, Ирочка! Ничего там не может решаться. Так, покричали, пошумели и разошлись. Решается совсем в другом месте, а не в правлении Союза писателей. Да, действительно, я как раз оттуда. Правда, мы тут с приятелем зашли к нему домой… тут неподалеку… вот я и решил проведать…

– Ах, да! – воскликнула Ирина, всплеснув руками. – Я совсем забыла поздравить вас с премией! – На этот раз голос ее был искренен, пронизан нотками восхищения. И тут же обычное: – Хотите чаю?

– Чаю? Да, пожалуй. Если вас это не затруднит.

– Ну что вы!

И новый всплеск руками. Лицо ее постепенно оживилось, порозовело, движения стали порывистыми, точно она, сбросив с себя нечто, что ее угнетало, махнула на минувшее рукой, сказав себе: «Будь, что будет!» и стала той Ириной, какую Алексей Петрович увидел впервые, со временем додумал ее, приукрасил, взлелеял и носил в своей душе, как талисман.

Пока хозяйка на кухне готовила чай, Алексей Петрович сидел, навалившись грудью на стол, подперев голову руками, и думал, что лучше всего, конечно, встать и уйти. И даже прекратить эту трагикомедию… с любовью, ревностью, с несбыточными надеждами. Его время ушло – это надо признать раз и навсегда. Разве что какая-нибудь молодка с патологическими отклонениями в психике и физиологии польстится на старого, обрюзгшего мужика, но более всего на его имя и кошелек.

Вот в журнале «Октябрь» публикуется «Русский лес» Леонова, где волею автора старый профессор влюбляется в студентку, которая отвечает ему взаимностью. При этом, чтобы сохранить лицо, профессор долго ее уговаривает не губить свою молодую жизнь и прочее, хотя сам аж трясется в нетерпеливом ожидании, когда заключит ее в свои старческие объятия. Но эта любовная коллизия лишь плод вожделенной мечты самого автора, которую он осуществил не в реальной жизни, а в книге. Может быть, в тайной надежде, что какая-нибудь из молоденьких прочитает и проникнется к нему неугасимой и бескорыстной любовью.