Артур Феличе - Морские нищие [Роман]

Патер Габриэль опустил глаза и еле выговорил:

— Без колдовства такие перемены, конечно, не бывают.

— Вот-вот! Я и говорю. Своему сатанинскому делу, — продолжала экономка, — хозяйка научила другую служанку, Берту. Так у той совсем голова кругом пошла: такая сделалась дерзкая. Хохотала рта не закрывая и в праздник и в будень.

— Вот вы говорите, почтенная госпожа: «хохотала», — перебил патер Габриэль. — Разве она больше не хохочет?

Лицо экономки стало таинственным.

— Нет, больше не хохочет. Нашлись достойные люди, которые шепнули кому следует…

— Их арестовали? — Патер Габриэль чуть не выдал себя.

Экономка подняла брови и закатила глаза:

— Ах, ваша милость, не так-то легко бороться с сатаной! Он и его приспешники очень хитры. Я не все еще рассказала. Мало что хозяйка проклятых «Трех веселых челноков» была колдунья — она взяла еще на воспитание мальчишку, сущего бесенка, меченного от рождения разными глазами, прости господи, отродье каких-то еретиков, и записала на его имя все свое имущество. А вы знаете, дьявол помогает своим слугам всеми мирскими благами… Колдунья была богата и вдова, к тому же бездетная. Другая богобоязненная католичка все свое имение давно записала бы на приходскую церковь, чтобы добрые христиане молились о ниспослании душе вкладчицы всякого блаженства, а она…

— Где же они все теперь? — Патеру Габриэлю стало невыносимо притворяться.

— Не знаю. Уехали в другой город. Впрочем, есть слушок, что они все в руках святых отцов-инквизиторов.

Патер Габриэль воскликнул:

— Все? И хозяйка, и приемный сын, и все три служанки?

— Да нет же, ваша милость! Ведь третья, Роза, я говорила, вышла замуж за цирюльника, живет здесь, в Брюсселе, и, верно, радуется, что вырвалась из сетей дьявола. Впрочем, она тоже на подозрении…

Патер Габриэль понял, что вряд ли добьется чего-нибудь большего, и взглянул на башенные часы. Солнце слепило глаза. Стая голубей, точно вскинутые в синеву неба белые платочки, реяли вокруг циферблата.

— Ах, почтенная госпожа, — заторопился Габриэль, — за интересной беседой с вами я и не заметил, что могу опоздать во дворец его светлости принца Оранского! Слуги его светлости заказали мне кое-какой товар.

Экономка опять поджала губы:

— Не советую вам иметь дело с Оранским. Он хоть и большой вельможа, а не в почете у нашего милостивого короля.

— Почему же?

— Придете к его преподобию, поднесете ему что-нибудь в знак уважения, и его преподобие все вам объяснит как по писанному… Так это моя косынка?

— Пожалуйста, пожалуйста, рад услужить и вам и его преподобию. Обязательно навещу. Да хранит вас обоих Святая Дева!

Они расстались. Экономка засеменила бегом к водокачке, а патер Габриэль, стерев с лица пот, взвалил на плечо короб и пошел искать бывшую служанку Розу, жену цирюльника.

После долгих розысков он нашел ее на противоположном конце города, в чистой, уютной квартирке при цирюльне. Огромный выкрашенный в золотую краску таз и сверкающая на весеннем солнце бритва украшали всю улицу.

К нему вышла высокая темноволосая женщина с выражением испуга в красивых черных глазах. Когда она узнала, зачем он пришел, и увидела в руках у него письмо для хозяйки «Трех веселых челноков», она залилась слезами и побежала за мужем, молодым статным фламандцем. Оба наперебой стали расспрашивать о Микэле, а потом рассказали печальную историю обитателей кабачка.

Оказалось, со времени усыновления Иоганна Франсуаза почувствовала, что приходский священник и его экономка следят за каждым ее шагом и наговаривают на нее всякие небылицы. Тогда она решила оставить насиженное место и перебраться в какой-нибудь другой город. Франсуазе хотелось в тишине и покое вырастить посланного ей судьбой сына.

— Вот она и списалась с гарлемским музыкантом Якобом Бруммелем, — рассказывал цирюльник. — Он, пока был в Брюсселе, привязался к ее мальчугану и даже хотел учить его пению. Якоб Бруммель уговорил Франсуазу переехать в его тихий Гарлем. Ну, она подумала, подумала и начала сборы. Распродала лишние вещи, дом, все строения, скотину, оставила только две пары лошадей, и отправилась в путь с Иоганном и двумя служанками. Мы их и провожали до самого Лувена…

— Там, — всхлипнула Роза, — на постоялом дворе я в последний раз обняла хозяйку. Она поцеловала меня и сказала: «Ну, Роза, красавица… простите, ваша милость, это она меня так по доброте сердца называла… я непременно приеду крестить твоего первенца». И вот… не пришлось… А я-то…

Она не договорила. Из черных, как терн, глаз ее снова хлынули слезы.

— Ну вот!.. Ну вот! — развел руками цирюльник. — Всегда так — только вспомнит свою хозяйку.

— Ах, Роберт, — плакала уже громко Роза, — ты не знал ее так, как я! Это была настоящая святая, ваша милость!

Последнюю бездомную кошку готова была пригреть. Служанок жалела, что родная мать. Меня вот выдала замуж за хорошего человека и по любви. Сделала приданое, будто дочери. А уж в Иоганне своем души не чаяла. Весь квартал плакал, когда она уезжала. — Роза опомнилась и потерла передником глаза. — Что же это мы стоим чуть ли не на пороге?.. Рассказывай, Роберт, а я мигом накрою на стол.

Проворная, как бывало, она захлопотала по хозяйству, и стук посуды смешался с ее громкими вздохами.

Цирюльник усадил гостя в почетное кресло возле окна и продолжал:

— Уехали они, а мы вот с нею вернулись домой и стали ждать вестей, как они добрались до Гарлема. Прошло немалое время, вдруг к нам стучится однажды незнакомый человек и приносит письмо. Вот оно здесь, ваша милость, прочтите сами.

Он вынул запрятанный на дно сундука клочок бумаги, где детским почерком было написано:

«Нас всех схватили в Роттердаме, повели в тюрьму, спрашивали деньги — отняли, били очень. Спрашивали про колдовство, про дьявола, мучили. Потом выгнали меня за городскую заставу. Матушку, Берту, Эмилию увели. Я дошел до Гарлема. Где матушка, не знаю…»

Внизу была приписка рукой взрослого:

«Мальчик рассказал страшные вести. Он долго болел. Я старался узнать, что сталось с доброй Франсуазой и ее двумя служанками. Нигде ничего не знают. На постоялом дворе в Роттердаме люди молчат — боятся рот раскрыть. Не слышно ли чего у вас? Иоганн поправился и остался у меня. Все плачет. Пойдите к его светлости принцу Вильгельму — попросите его помочь. Если надо, я приеду сам. Якоб Бруммель». Патер Габриэль отложил письмо и взглянул на цирюльника:

— Что же вам удалось узнать?

— Ничего, ваша милость, как в воду канули все три женщины. Принца Оранского в ту пору не было в Брюсселе. Якоб Бруммель приезжал — туда-сюда, тоже ничего. А потом прошел слух, что матушку Франсуазу обвинили в служении дьяволу и что ее уже нет давно в живых… и обеих служанок.