Артур Феличе - Морские нищие [Роман]

Дом госпожи Жасс был окружен мрачной тайной. Голоса прохожих невольно замирали возле его высоких сумрачных стен с всегда завешенными стрельчатыми окнами. За этими окнами таилась судьба страны: жил неумолимый исполнитель воли Филиппа II — герцог Фернандо Альба де Толедо, маркиз де Сориа.

Была глубокая ночь, но Альба все еще не ложился. Он сидел в резном, крытом фландрским бархатом кресле из дворца казненного Эгмонта. Герцог упорно смотрел на список городов, одним общим порывом сбросивших с себя в последние дни его власть. Герцог снова и снова перечитывал:

— Оудеватер, Дордрехт, Гарлем, Лейден, Горкум, Левенштейн, Гоуда, Меденблик, Горн, Алкмар, Эдам, Монникендам, Пурмеренде, Флиссинген, Веер, Энкхёйзен… Шестнадцать важных городов! — прошептал он. — Шестнадцать в Голландии и Зеландии и столько же в Гельдерне, Оверисселе и в епископстве Утрехтском… Одни раньше, другие позже. Одни без боя, другие — после короткой осады… И все это началось с проклятого Брилле. Шальная кучка «морских нищих» заразила почти все побережье, заразила, как чумой, пять северных провинций… О, этот злосчастный Брилле! Эти бездомные бродяги и роковое первое апреля!..

Ему донесли уже о насмешливой песенке про «очки». Проклятое нидерландское мужичье, несмотря на казни и конфискации, осмеливается еще петь… проклятье!.. петь издевательские куплеты:

Герцог задохнулся от бешенства и в изнеможении откинулся на спинку кресла. Золоченый гвоздик как оса впился в коротко остриженную седую голову. Альба почти не заметил этого.

— Самая тяжелая потеря — гавань Энкхёйзен, ключ в воды Зюйдерзее, с главным арсеналом Провинций. Город вывесил знамя Оранского. Трижды проклятие!.. Где найти столько войск, чтобы усмирить всех этих моряков, бюргеров, купцов, ремесленников, рыбаков, пахарей?.. Всех этих… — В припадке ненависти он не нашел достаточно меткого бранного слова, — которые смеют не только сопротивляться, но и проповедовать ересь и богохульство, беспощадно осужденные короной и церковью. И где изыскать средства для войск, чтобы в корне пресечь столько…

Альба положил костлявую руку на развернутую на столе карту Нидерландов. Меж пальцев его выступали четкие надписи дерзких северных городов и примкнувших к ним деревушек. Правда, юг он усмирил надежно. Пришлось-таки и немало повозиться с Людвигом на северо-востоке Фрисландии и Гронингена. Небо и земля стали там красны после этого. Кровь и огонь оставлял за собой победитель в каждой ферме и лачуге, в каждом городке и деревушке… И что же?.. Ничтожные бродяги — «морские нищие» берут Брилле! За ним поднимаются другие важнейшие пункты на западе, по всему побережью Северного моря и Зюйдерзее…

Альба задумался. Ему уже больше шестидесяти лет. Он устал… Скорее бы приезжал тот, кого его величество соизволит наконец назначить на его место! Пора дать отпуск правителю ненавистной страны! Пора… Дерзкий народ перестал даже кланяться наместнику, когда он проходит по улицам. Инженера Пачеко, строившего замечательную, уже прославленную на всю Европу антверпенскую цитадель, он послал во Флиссинген доканчивать начатую и там крепость, не зная еще о событиях в Брилле… Эти негодяи осмелились повесить его любимца. А на пьедестале памятника из бронзы пушек, взятых при Жеммингене, что ни день находят издевательские рисунки и стихи…

Проклятая песенка точно прилипла к языку!.. А из Испании не приходит ни денег, ни одобрения, ни наград. Враги пользуются его отсутствием и нашептывают королю всякие небылицы. Надо ехать в Мадрид и разбить там козни врагов. Его величество слишком прислушивается к советам коварного Гранвеллы, этого лучшего в Европе дипломата, но не воина. Не воина… Маргарита Пармская, вернувшись к себе в герцогство, полна бешенства и не перестает поносить своего преемника, рассылая письма чуть ли не по всему свету… Кругом враги — и здесь и там.

Взгляд правителя упал на лежащие на почетном месте шляпу и шпагу, присланные папой.

Вот его награда. Наместник Христа все же оценил рвение и труды лучшего христианского паладина [47] Паладин — борец, поборник идеи. и прислал свое благословение. Но паладин устал и хочет наконец отдохнуть. — «Же-лез-ный Аль-ба»!.. — произнес герцог громко и раздельно. — Же-лез-ный?.. Но у железного Альбы — не железные силы. Он тоже человек.

Разве не к «человеку» обращалась с мольбой о помиловании мужа эта красивая Сабина, мать одиннадцати сирот Эгмонта?.. И разве он не исполнил в отношении ее своего христианского долга?.. Он лично написал в Мадрид, прося короля предоставить семье обезглавленного место в каком-нибудь захолустном монастыре Испании. «В память кое-каких старых заслуг казненного», — добавил он великодушно в конце записки.

Разве не к «человеку» взывала мать Горна и Монтиньи, а также эта безумная протестантка Анна Саксонская, умолявшая правителя спасти ее от неминуемого нищенства в дилленбургском замке бунтовщика-мужа. Послание протестантки осталось, правда, без ответа…

Да, «Железный Альба» устал. Ему нужен законный отдых. А отдыхать сейчас нельзя. Вокруг — буря, во сто крат большая, нежели раньше. Он прибыл в Провинции и усмирил их скорее, чем можно было ожидать. И вот все его труды, вся пролитая кровь, все конфискованное золото — все пошло прахом. Сегодня утром он узнал, что Мидделбург окружен гёзами и падение его неминуемо. С ним уйдет остров Вальхерн — ворота в море. Вот и сейчас кто-то стучится в дверь.

— Войдите!

— Письмо из Парижа.

— А-а!..

Альба оживился. Отпустив слугу, он торопливо начал читать. Ему писал Антоний Оливер, художник из Монса, которого он послал тайно во Францию следить за действиями Людвига Нассауского.

«Ваша светлость, — писал Оливер, — Людвига видели вчера беззаботно играющим в мяч в Париже. Он не предпринимает, очевидно, пока ничего серьезного против его величества и вашей светлости…»

— Отлично!.. Отлично!.. — шептал он. — Пусть Нассауский играет в Париже — тем легче мне будет сыграть с ним здесь. Молодец Оливер… Хорошо иметь таких преданных и догадливых доверенных.

Герцог ненавидел Нидерланды больше чем когда-либо. А в его казне между тем пусто. Ему пришлось отменить десятинный налог с ржи, мяса, вина, пива и сырья, чтобы только заставить этот упрямый народ раскрыть кошельки.

Снова стук в дверь.

Нет, довольно!.. Герцогу пора лечь наконец в постель — близится утро…

Стук торопливый, тревожный.