Александр Кутыков - Первый великоросс [Роман]

Щек остался — домой ехать взаправду было уже поздно. Подходили молодые бабы, вздыхали на ухо, перекатывали истомленные телеса, жалились, просили очами…

Щек пробыл в Поречном и весь следующий день, опасаясь попасться на глаза сестре жены Хиже. Но ни ее, ни Хорсушки видно не было.

Не дожидаясь выздоровления Остена, пробыв в гостях два дня, вернулся домой, объяснив отсутствие болезнью Остена и сборами в поход. Длеся была бледна из-за неведения и плохого ощущения. Но никто и не подумал наведаться в Поречный за вестями: Гульна не отпустила никого. Впрочем, все верили в удачу щекастого востроглазого мужика. Росший без излишков заботы и опеки, приучил он свою голову работать за три.

Через время Остен выздоровел и поднялся. Высох, потемнел глазницами. В голове было нехорошо от бредовых видений. Торопился развеяться. Крикнул сбираться в поход и попросил найти Хорсушку.

— Его нет в тереме уже давно… — ответил Чубок.

— А где же он?

— Перебежали в тот теремок, и давеча был там.

— Все с женой своей ненаглядной…

— Да не только, — встрял Синюшка. — С женой и с Козичем сидят сиднем.

— Поди, рыжий сказал бабе своей о мошне оборотня! — зло вскрикнул Остен. — Я их мякинные сути наскрозь вижу! Эта гадюка киевская теперь от Козича не отстанет! — Остен осклабился. — Чубок, Синюшка, будьте готовы наведаться к ней с дружками! Я Хорсушке сделаю!..

Он спустился с полатей и в нижней светлице крикнул:

— Браты, слухай тут! За Козичем, за бабой киевской зыркать в оба ока! А наперво — за тем, чтоб они никуда не делись! Нутром чую — что-то есть!

Вдруг вошел Хорсушка, видимо, кем-то предупрежденный о пробуждении болевшего главы и деловито уселся.

— Хорсуша, поедешь с нами? — въедливо спросил Синюшка.

— Уйди, возгря! — спокойно ответил Хорсушка.

— Грозен. Ты чего, не належался со своей или нанюхался с Козичем? — У Остена исчезало ощущение досмотрщика.

— А то ль обоими не удоволен? — съязвил Чубок. Засмеялись даже бабы у пристеночной печи.

Рыжий тоже улыбнулся, но и улыбка отделяла его от остальных. Он как-то изменился: усох, что-то стало ему здесь не мило.

— Хорсуша, — широкой улыбкой радовался Остен, — я приболел. Езжай за меня. Разберись с людишками за рекой, а я останусь с Хиженушкой твоей.

Хорсушка улыбался, выдавая недовольство всей шайкой. Пожилые ратники выговаривали ему:

— Что ж ты, Хорсуша, стал нас забывать, совсем к нам не идешь? — говорил Пир.

— Вот же я — здесь сижу.

— Такой хороший воин был. Губит тебя твоя девка! — всматривался в рыжего Усь.

— Да че губит? Куда вы — туда и я.

— Ну, наконец, — проговорил Остен. — На кони садимся и едем. Будем пировать сегодня за рекой! Полным отрядом сбираемся! — крикнул он, чтоб дошло до всех.

Оседлали коней. Когда первые вершники уже умчались вперед, Остен шепнул заговорщицки:

— Синюшка, ты не ехай. Возьми двоих — токмо Чубка не замай — и наведайтесь к киевлянке. Потешьтесь всласть, как мы умеем. А?

— Ух, лебедушкой запоет!

— Дурень, лебедушки гогочут.

— Запоет и загогочет! — ответствовал подонок.

Поречные мчали к дому Ходуни, а Хижу трое мужиков таскали по двору меж теремов, затыкали рот соломой, били, и на глазах у разбежавшихся по углам оставшихся обитателей тешились ее телом…

Щек попался навстречу большому поречному отряду, поприветствовал.

— Снарядим твоего братца на битву? — спросил его Остен.

— Какая там битва? Потеха одна.

— Вот и пущай начнет с малого! — не глядя на Щека, предложил Остен.

— Остен, рыбье сердце, я тебя из реки выволок! Дай роздых мужику — брату моему! — прошипел Щек.

— Что ж, сучий сын, мне у тебя до скончания века в ножках лежать, да непорядок терпеть из-за случая?

— Не замай моих никого — убью!

— Не убьешь! Бежать придется, я — княжий человек. Куда побежишь, к печенежкам? Часом, не от печенега рожден? Харя у тебя больно туземная!

Ничего не ответил ему Щек. Молчал, вспоминал выпущенного зимой волка (никто дома толком не понял, зачем он это сделал), а когда схлынула из головы злобная кровь и улеглось негодование, спокойно спросил:

— Семью мою ты можешь не трогать?

— Да не буду. На кой ляд?.. Где Синюшка? От бисяка, уже завеялся куда-то!.. Кто видал Синюшку?!

Встав у Ходуниного дома, дружина в неведении топталась на берегу, ожидая команды Остена. Он смотрел на вязкое течение Десны и решал. Некоторые дружинники уже процокали по мосткам вниз и разъезжали по речному песку.

— Поехали, Остен. Его, небось, и дома нету.

Злодей посмотрел на говорившего Щека. Широкое лицо спокойно, очи в мясистых, веселых, с рисками в уголках глазницах безмятежны.

— Куда прете все на мост?! Проломите, бисовы олухи! Куда вы, стой! Голова тут, а ноги пошли! — ругал скопившихся на качавшемся настиле щекастый хозяин, потом обратился к голове. — Ну, что встал? Или тут, или поплыли — я буду рядом!

Остен походил на шкодливого мальчика, у которого голова еще плохо думает. Вот он и вслушивался, кто, чего и как скажет. «В дружине единодушие… Щек бросился меня спасать, а мог бы и не помочь…» — рассуждал он.

— Пугачек, братца своего приобщи к делу когда-нибудь. Кому жену-то привез? Не ему ли? Отрывай, приобщай!

Щек, насторожившись, задумался, и Остен, бликая крепкими, хищными зубами, посмеялся и пустил коника на настил.

Здесь река среди лета образовала брод — в месте довольно широком, но мелком. Течение было спокойное, и переправа отряду не стала препятствием. Вода стекала с засаленных рубищ воинов. На некоторых блестели колонтари. Бойцов набралось вдвое больше, нежели в киевском походе. Взяли сегодня всех. Четыре десятка вершников скакали, поднимая с дерев ворон и галок, а с полян воробьев и журавлей. Над головами кружил соколятник. Отряд ждала нелегкая сеча.

Всполошенный заречный род, не мешкая после наезда поречных, удалился на восток, в леса. Были посланы гонцы за сородичами по всей округе. Собравшись через три дня боевым составом в лесу, решили вернуться в опустелый хутор и принять вызов наглецов.

Окрест рассыпались дозоры, забросив тяпки и сохи: ждали врага, надеясь, все же, на короткую его память. Но настал час, когда воины запружили сельцо, получив недобрую весть от глазастого парня. Собрались вокруг Еземца для решения.

Неприятель двигался слаженно вне леса, потому засада была ни к чему. Зная, сколько татей выступило, выстроились хуторские в поле всем числом, вдвое большим, чем у выходивших уже на поле гостей. Увидели друг друга. Оценили немигающими взорами: одни — блеск металла добротной дружины, другие — число бойцов, будто выросших грибами после дождя.

— Чубок, с тремя молодцами по лесу пробегись: нет ли кого? А мы потопчемся пока.