Александр Кутыков - Первый великоросс [Роман]

Все глянули на Щека, а тот не останавливался:

— Лапти вы расплетали окрест. С босых ног!

— Девять душ сгинуло! — вскочил грозно Усь.

— Скорблю. Видал очами своими. Три девять по девять раз взявши… Пропадают души за ухватку железа, бороздой обглоданного… Где люд-то, под сокольими крылами? — Щек произнес последние слова тихо.

— Верно! — поддержал кто-то, а кто-то наподдал:

— Скоро нас полк будет, и станем тем полком выезжать за ягодами-грибами к зверю на погляделки!

— Последнее гнездо разорили… Кого еще сыщем? И для чего? — Щеку уже казалось, что говорит он лишнее, но случай, когда все слушают его, нравился. — То, что тем днем вершники выскочили у них, — нам удача была, а не забота Остеновой головы. Удача была нам, браты! А наедут киевские кмети — она не поможет! Вы их видели. И в помощь никого не кликнуть… Остена я вытащил из воды, за него жизнь свою давал. А евошнюю забрал, потому что худая она была: он на мой род посягнул! За это никому спуску не дам, коль живой буду, — ни вещему, ни младому!

Всех уговорил Щек. Никто и рта не хотел открыть. Старые увидели, что молодые за Щека, и занервничали. Кучарук же затих, вспоминая котору с Остеном — из-за невиновной матери щекастого…

Щек молчал недолго:

— Разорили мы округу, а дань собрать князю надо, чтобы дальше тута жить. Думайте, что делать?

Молчали. Никто ничего не предлагал. Щек сел, разбоченился.

— Железо надо вернуть ратаям и орачам в округе — у нас лишок. Если кого застанем…

Он поднялся и поехал домой. Сидели поречные, будто увидели наяву чудо-юдо, услыхали вдруг его глас трескучий, похожий на человечий.

На Ходунином подворье все обстояло спокойно. Светояр был немногословен. Ребята росли. Стреша становилась стеснительной и разговаривала целыми днями лишь с Гульной и Длесей. Щек стал очень уверенным. Это давало спокойствие роду, но доставляло некоторое беспокойство Гульне.

Лишь старый Сыз никого не трогал, ни во что без спроса не лез — будто экономил оставшиеся силы, чтобы посмотреть, как все пойдет в будущем. Погожие дни сидел на улице, впитывая солнышко, при маленьком дельце — с вырастающим лукошком ли, с лапоточками ли, просто так ли. Осматривал полную, привлекательную Гульну с головы до пят, замечал ее заботы, увлекался до забытья становившимися очень четкими от возраста властными черточками ее лица, слушал обрывки речей женщины со Светояром. Сын от мелких упреков страдал. Раньше-то многим занимался Щек. Последний же был подчеркнуто тих и вежлив, пытаясь получить именно от Гульны оценку своей благотворной, на его взгляд, деятельности. Понемногу узнав историю матери, теперь он желал лишь спокойствия.

И спокойствие, которого так ждали тут всегда, пришло. Каждый на Ходунином дворе знал: за тишь наступившую надо быть благодарным Щеку. Но Гульна — женщина, прожившая жизнь с оглядкой на совсем иные вехи, в совершенно другой стороне, — стала проявлять недовольство: то колко трогала Щека, то обижала его — за главенство и удачу.

Этого не мог не видеть чуткий Сыз. Гульна внутренне напряглась, что перенасыщало домашнее пространство человеческой мутью. По разумению Сыза, Гульна сделалась причиной всеобщей напряженности в доме. Конечно, она не обижала Щека и Длесю открыто, но старик помнил случай со Стрешей и знал: мать могла подстроить что-то. Это «что-то», ломаясь и рушась, способно задавить и покалечить немногое, отстроившееся не ею… Сыз, не потерявший ума на старости лет, чувствовал все очень чутко, по-свойски, по-отечески широко желая обустроиться всем.

Говорить с Гульной о ней же самой означало бы привнести в житие еще больший разлад. Потому ограничивался старичок колкими и точными урывками объяснений и советов, когда его спрашивали: ведь был он трусоват, нерешителен и обидчив.

Сыз сидел с потешным от природы лицом и заставлял работать свой крепкий мужицкий ум. Наперво он искал причины ее поведения и, подумав, уразумел, что Гульна, мамка рода, защищала свое личное — и только! По отношению к остальным она, как ни тужилась, была холодна. Благодетельность ее стараний не имела подобающей широты, чтобы служить спокойствию всех. Больше Гульна походила на владычицу и тайную душеприказчицу. Это и замечали те, кто о сем думал.

Совсем не нравилось Сызу отношение мамки к Стреше. Наверное, дело в том, что прожившая свой бабий век женщина готовила девочку на старость себе. Имея Стрешу в невестках, убивала она многих зайцев. Потому и силилась привязать молодку к Светояру.

Ярика и Птаря Гульна любила, но практичный ум ее самоходом сосредоточился на Светояре, и никому более там просто не осталось места. Другие детки рассматривались ею как придаток к старшему сыну. Посему радение матери о благополучии младших невольно мыслилось довеском к устроенности Светояра.

Сыз слышал не раз обращения Гульны к Ярику, что година наступила трудная, что надо заботиться о ближних и помогать старшему брату: вы же, мол, братья… И никогда пока она не наставляла Светояра не сидеть возле мамкиного подола, а рискнуть наконец за воротами городьбы, дабы по проторенной дорожке пошли потом малые, чтобы пробиваться братьям сквозь опасное кольцо посягателей вместе. Никакой опасности старшему сыну она не хотела. Хранила его и берегла, любя и жалея.

Сыз определенно усматривал, что безумная любовь Гульны к первенцу вредила всем — и ей самой, и Светояру, который загнивал под материнским крылом. Не тот уже возраст у мужика, чтобы, храня тишь очага, доставлять хлопоты себе и матери… Получался, по выводам Сыза, замкнутый круг, в омуте которого не было ни лучика спасения. В чреве нынешнего неустроя не преминет возгореться скоро пожар: устанет терпеть злобу и упреки Щек; не мил сделается женщине и Светояр — разочарует ее окончательно… Она, видно, так и не дождется покоя. За широкой спиной шустрого Щека будет уменьшаться старший сын… А покинь дом Щек — род ослабнет до предела. Сам мужик с молодой женой не хотят этого.

«Ум Гульны править не должон, и мне надо помочь справиться с неукладом…» — подвел черту раздумьям Сыз.

Наперво он решил лишить веса вздохи и шепотки Гульны: не поддерживать их ничем, то есть не мешать очевидному переходу рода под руку Щека. «Гульна попросит пособить, что-то кому-то втолковать, а я супротив!.. Пускай поживет бабой, павушка, пускай перестанет думать, что все на ней… Вот только поймет ли сама, что пора отдать заузлившиеся бразды?»

Щек и стал настоящим главой в семье. Полно говорил лишь с Длесей и с младшими. Светояр жил теперь совсем сам по себе. Гульне волей или неволей пришлось сноситься с настроением и разумением Щека. Но все же не прекращала упертая баба неусыпную борьбу…