Александр Коротков - Поверженный ангел [Исторический роман]

Прямо напротив Ринальдо молча сидел Доменико ди Туччо, по прозвищу Тамбо, вместе со своей женой Катариной, той самой блондинкой в голубом платье, которая промелькнула перед юношей, когда он входил в дом. Тогда она показалась ему необыкновенной, какой-то воздушной, как видение. Сейчас, разглядев ее как следует, он увидел, что она, напротив, довольно плотного сложения, даже немного полновата, что у нее натруженные руки, знакомые, наверно, с любой работой, что ее кокетливое платье — из простого грубого полотна и кажется таким нарядным только потому, что очень ей к лицу, а роза, так искусно подобранная к платью, — просто цветок шиповника с куста, растущего у самых дверей дома. Только ее глаза оказались точно такими, какими он увидел их в первое мгновение: огромными, удивленно-радостными, как кусочки весеннего неба.

Говорят, что у мужа и жены всегда есть что-то общее. Коли это верно, то чету, сидевшую сейчас напротив Ринальдо, можно было назвать редким исключением, потому что трудно было себе представить людей более несхожих между собой, нежели Катарина и Тамбо. Она ни минутки не посидела спокойно, то, как птичка, склонив голову, заглядывала в лицо мужу, то наклонялась к сидевшей рядом Эрмеллине, без умолку болтала, то и дело по-детски всплескивала руками и звонко смеялась, иногда просто так, от полноты душевной. Он же за все время не проронил ни слова, сидел смирно и только улыбался глазами, встречаясь со взглядом жены. Иногда она, даже не замечая этого, прижималась к нему плечом или вдруг поглаживала по руке, и тогда он замирал, будто боясь потерять хоть крупицу этой ласки, и на его смуглом лице проступал румянец. «Так вот вы какие, — подумал Ринальдо, вспомнив рассказ Сына Толстяка об одном из своих друзей, у которого пятый год — медовый месяц, — вот вы какие „счастливчики“».

Между тем вино было разлито по кружкам. Гонелла, жена Симончино, уставила стол всевозможной снедью, и пиршество началось. Первую кружку, как водится, выпили за здоровье именинницы, а дальше всяк волен был предлагать свой тост или, если хотел, обходиться совсем без тоста. Все наперебой потчевали Ринальдо, а особенно Гонелла, ревниво следившая, чтобы его миска не пустовала. И Ринальдо не заставлял себя упрашивать, хотя вино, самое дешевое, какое только можно найти в городе, было далеко не лучшего качества, а блюда, которыми его угощали, он отродясь не пробовал. В другое время и в другом месте, отведав такого вина, он, наверное, состроил бы гримасу, а здесь, то ли потому, что приходилось пить из толстенных глиняных кружек, то ли еще отчего, это вино казалось юноше вполне сносным и довольно крепким. Не отказался он и от солонины, мастерски поджаренной на угольях, и от мильяччи, и от салата из капусты, обильно заправленного уксусом. Даже бузеккио, к которому сначала он отнесся с недоверием, оказался вполне съедобным и даже вкусным, а рыбешка с палец величиной, поджаренная в сотейнике, несмотря на то что состояла, казалось, из одних костей, украсила бы, по его мнению, стол любого синьора.

Отдав должное угощению, гости отложили ножи, и за столом начался тот веселый, пересыпанный шутками и смехом праздный разговор, без которого не обходится ни одно застолье ни в богатом палаццо, ни в хижине бедняка.

— Эй, Конура! — закричал Сын Толстяка, когда заметил, что смех и разговоры начали понемногу затихать. — Налей-ка нам по кружечке!

Конура потряс кувшин, заглянул в него и развел руками.

— Пусто, — сказал он.

— Пусто так пусто, — весело отозвался Сын Толстяка. — Ну-ка, Лина, выставь-ка нам бражки. Сама варила, — кивнув на сестру, добавил он. — Забористая вышла.

Эрмеллина встала из-за стола, с помощью Симончино поднесла к столу высокую глиняную корчажку с брагой, подала ковшик.

— Может, Ринальдо не стоит ее пить, — тихо сказала она, наклоняясь к брату. — Непривычный он к такому зелью. Лучше уж еще вина принести, а?

— Боже вас сохрани! — возразил Ринальдо, услышавший слова Эрмеллины. — Правда, брагу мне еще пить не приходилось, это верно. Ну так что же? Тем лучше — попробую. Что я, из другого теста?

Брагу все признали отменной. Только Ринальдо она показалась несколько странного вкуса, но, несмотря на это, он одним духом осушил кружку до дна и со стуком поставил ее на стол.

— Вот это по-нашему! — воскликнул Сын Толстяка.

Ринальдо улыбнулся, чувствуя, как к голове теплой волной приливает хмель. Лица напротив него затуманились и качнулись. Откуда-то издали доносились голоса. Ринальдо показалось, что говорят о погорельце.

— Да, как он, оправился после несчастья? — не очень кстати спросил Ринальдо.

— А что ему? — отозвался Лука. — Денег ему собрали довольно, чего ему еще надо? Жена его — это другое дело. Вот ей несладко. Аж почернела вся.

— Что нас спрашивать, как мы живем? — то ли с насмешкой, то ли сердясь, неожиданно заговорил Марко. — Ты лучше дядюшку своего спроси, как можно жить на четыре сольда, да еще с семьей. Как живем… Перебиваемся из куля в рогожу…

— Что с тобой, Марко, какая муха тебя укусила? — краснея, тихо проговорила Эрмеллина.

— В самом деле, чего ты взъелся? — спросил Симончино.

Марко собрался было ответить, но в этот момент в дверях появилась смешная фигура в коротких штанах, до колен, пестрых чулках и длиннополом камзоле.

— Дядюшка Никколо! — радостно всплеснув руками, воскликнула Эрмеллина и, выскочив из-за стола, побежала навстречу гостю.

Никколо дельи Ориуоли, известный всему городу часовых дел мастер, смотритель главных городских часов на башне Дворца приоров, стариннейший друг семьи, знавший с пеленок и Мео и сестру его Эрмеллину, был седой как лунь, но еще очень крепкий старик, высокого роста, с большими, сильными руками кузнеца, крупными чертами лица и ясными, нисколько не выцветшими от времени карими глазами, окруженными сеткой добрых и лукавых морщинок. Расцеловав именинницу в обе щеки, он вручил ей украшенный медным узором ларчик, который своими руками смастерил в долгие зимние вечера и приберег к этому торжественному дню. Сбоку у ларчика была приделана ручка в виде изогнутой змейки. Когда часовщик, взявшись за змеиный хвостик, стал медленно крутить ручку, в ларчике заиграли колокольчики, вызванивая знакомый напев фроттолы. Эрмеллина замерла, пораженная. Она с таким благоговением держала в руках чудесный ларчик и на лице ее был написан такой неподдельный восторг, что Никколо не удержался и прижал ей пальцем кончик носа, как будто она снова стала маленькой девочкой. Услышав музыку, все повскакали с мест и побежали полюбоваться на диковинку. За столом остались только Ринальдо и Тамбо. Первый побоялся, что не слишком твердо стоит на ногах, а второй, опасаясь, как бы гость не обиделся, увидев себя всеми брошенным, решил составить ему компанию.