Александр Коротков - Поверженный ангел [Исторический роман]

— Так вот ты где, сер Ринальдо! — воскликнул он. — Живой и здоровый… А твой дядя уже отчаялся тебя найти, не знает, что думать, то ли ты на том свете, то ли на этом. И мессер Панцано с тобой! Вот не ожидал!

— Я был болен, — ответил Ринальдо. — Но теперь-то, конечно, я извещу дядю, чтоб зря не тревожился.

— Время позднее, — негромко заметил пожилой чомпо, сидевший во главе стола. Как потом узнал Ринальдо, его звали Лоренцо ди Пуччо Камбини, он был чесальщиком шерсти, пользовался огромным уважением среди наемных рабочих и теперь возглавлял заговор. — Скоро уж пора расходиться.

— Я понимаю ваше нетерпение, — проговорил Сальвестро, — поэтому немедля перейду к делу.

Он пододвинул табурет и сел к столу.

— Вам, конечно, интересно узнать, как я нашел этот дом, — начал Сальвестро. — Клянусь богом, случайно. Но если бы даже я не нашел его, то все равно встретился бы с вами где-нибудь в другом месте. Потому что я должен вам сказать, что все знаю и сочувствую вашему делу.

Он замолчал на секунду и бросил быстрый взгляд на сидевших вокруг чомпи. Никто из них не пошевелился. В комнате царила напряженная тишина.

— Еще месяц назад, — продолжал он, — многих из вас, здесь сидящих, видели в бедных кварталах во всех концах города — и в Санта Кроче, и в Санто Спирито, у ворот Сан Пьеро Гаттолино, и в Беллетри. Вас встречали в ткацких мастерских и в мастерских шерстяников, в красильнях, за городскими воротами и в церквах. В будни и в праздники, на гуляньях, вы призывали бедноту подняться на своих притеснителей, добиться равноправия с остальными горожанами, чтобы у детей ваших всегда был кусок хлеба. Вас слушали, ваш призыв находил отклик у многих. Сперва их были сотни, затем тысячи. Я узнал, что вы собираете деньги, и сперва посмеялся. Нищие приносили вам свои последние медяки! Когда же у вас собралось три мешка этих медяков, я понял, что вы мудры. Потом мне стало известно, что мессер Панцано, мессер граф Аверардо и вот этот юноша, — он кивнул в сторону Тамбо, — вместе с сотнями добровольных помощников, вместе с кузнецами, которые по ночам тайно ковали наконечники для стрел, что все они день и ночь собирают оружие. И я окончательно убедился, что нас ждет большая смута, может быть, настоящее восстание. Но мне еще не были известны ваши планы. И не только мне. Ни приоры, ни Гонфалоньер справедливости, ни капитан народа — никто даже не подозревал да и сейчас не знает о грозящей буре, хотя тысячи людей готовились к ней. И только два дня назад, в прошлое воскресенье, я узнал, чего вы хотите. Да, друзья мои, в Ронко среди двух тысяч ваших товарищей был верный мне человек…

— Предательство! — вскакивая с места, крикнул молодой аппретурщик Бетто ди Чьярдо. — Нас предали!

Этот крик, как искра, брошенная в стог сена, разом воспламенил всех.

— Имя! Как его имя?.. Смерть предателю!.. Скажи, кто нас предал? — закричали со всех сторон.

Сальвестро скрестил на груди руки и с невозмутимым видом стал дожидаться, когда умолкнет шум.

— Нет, друзья мои, — сказал он, когда крики немного утихли, — я вам не скажу его имени. Вы еще пристукнете его сгоряча, а потом будете жалеть. Да и мне жаль лишаться преданного человека. Могу только поклясться, что, кроме меня, он никому не сказал ни слова, ни одной живой душе. Иначе на что бы он мне был нужен?.. Вы кричите «предательство», — продолжал он, повысив голос, — а скажите: если бы он или я задумали предательство, разве стал бы я вам рассказывать о том, что знаю? Разве пришел бы к вам один, безоружный? Что мешает вам запереть меня в этом доме, связать и держать заложником, наконец, просто убить? Подумайте, разве мое поведение похоже на предательство?

— Мы вас ни в чем не обвиняем, — негромко произнес Камбини. — Но вы сказали нам либо слишком много, либо слишком мало.

— Сто раз справедливо, клянусь спасением моей души! — воскликнул Сальвестро. — И мое единственное желание — чтобы мы сказали друг другу всю правду, дабы между нами воцарилось полное доверие, какое должно быть между друзьями и союзниками.

— Союзниками? — усмехнувшись, с горечью проговорил Марко ди сер Сальви Гаи. — Кто же это хочет к нам в союзники?

— Те, кто мне доверяет, от чьего имени я сейчас говорю с вами, — ответил Сальвестро. — Те, кто, подобно вам, с утра до ночи гнет спину и живет в подчинении и бедности, — младшие цехи. Разве не схожи ваши чаяния, как братья-близнецы, разве не общий у вас притеснитель? И разве, скажите, не станете вы вдвое сильнее, действуя сообща? Чего вы добиваетесь, готовясь взяться за оружие? Вы не хотите подчиняться богатым горожанам, владельцам мастерских, на которых вы работаете. Но ведь и младшие цехи не хотят быть в подчинении у старших цехов, не хотят быть зависимыми от них во всем. Вы не хотите более быть людьми без всяких прав, вы хотите стать такими же гражданами Флоренции, как все остальные ее жители. Хотите ли вы все стать мастерами или даже владельцами мастерских? Нет! Вы говорите: мы будем исполнять ту же работу, что прежде, делать то, что умеем и привыкли делать, если только, конечно, нам будут лучше платить, но мы хотим, чтобы во Флоренции для всех граждан, и бедных и богатых, был один закон, чтобы бедные граждане пользовались уважением наравне с богатыми, чтобы они вместе решали все дела. Но ведь того же хотят и младшие цехи!

— По-вашему выходит, что мы, что цеховые — одно и то же! — вставая с места, воскликнул Сын Толстяка. — А разве это так? На самом-то деле мы и они — это небо и земля. Я уж не говорю о мясниках или кузнецах, но взять тех же ветошников, или плотников, или кожевников, или торговцев, да кого хотите — все в своем цехе. А что это значит? А это значит, что каждый ремесленник, какой-нибудь дубильщик кож или лудильщик, знает: чуть что — в обиду его не дадут! А взять нашего брата, хоть шерстобита, хоть чесальщика, даже того же ткача, — кому какое дело, как его обирают и притесняют? Кому за него заступиться?

— Вот именно! То-то и оно! — раздалось сразу несколько голосов. — Одно дело — в цехе, другое — на милости у шерстяника!

— Да кто же с этим спорит? — повысив голос, чтобы перекричать шум, воскликнул Сальвестро. — Конечно же, у вас есть и свои заботы, и свои обиды, и свои требования. Вы хотите иметь своих консулов, прямее говоря — желаете создания своего цеха, цеха наемных рабочих. Это справедливо. Вы требуете навсегда уничтожить должность чужеземного чиновника, изгнать лиходеев из города, ибо они, аки псы, притесняют вас и мучают за малейшую провинность. И это ваше требование законно. Вы хотите, чтобы вам платили наполовину больше, чем сейчас. И опять справедливо…

— Что ты обо всем этом думаешь? — тихо спросил мессер Панцано, наклонившись к Ринальдо.

— Не знаю, что и сказать, — также шепотом ответил юноша. — Я не верю ему, не знаю, чего он хочет, что толкнуло его к нам, только уж никак не любовь к чомпи. Он их ненавидит. Месяц назад он подбил на восстание тощий народ, но, как видно, своего не добился. Теперь к чомпи примазывается…