Анатолий Рогов - Ванька Каин

С одной стороны тушившие всё же очистили яму от всего деревянного и лишнего и старались не пустить туда огонь: туда неслись бочки с водой, оттуда к Москве-реке протянулись две длиннющие цепочки из сотен людей, поднимавших в вёдрах воду снизу на холм. И были ещё несколько таких же, змеившихся по кремлёвскому склону в Чудов монастырь, за Теремной дворец — там тоже загорелось. Дым затянул полнеба, скрыл солнце, хорошо ещё, бешеный ветер сносил дым, иначе многие бы задохнулись. Ведь тушили и помогали тушить уже не сотни, а тысячи; с баграми, пожарными трубами, лестницами, ломами, многие полуголые, оборванные, в крови, в ранах, обожжённые, мокрые с головы до пят, в чёрных разводах копоти, которая летела точно густые снежные хлопья. И бочек с водой были, наверное, сотни, они мешали друг другу, сшибались, сцеплялись; перепуганные, задыхающиеся дымом, опаляемые немыслимым дымом лошади храпели, рвались из упряжи, ломали оглобли, падали. Но удержать огненный вал всё равно не удалось, он обрушился и на огромные штабеля бруса и брёвен, уже припасённых у края ямы для сооружения подъёмных конструкций. Брус и брёвна были отменные, хорошо выдержанные — вспыхнули, взялись так, что жёлто-красный столб огня взметнулся чуть ли не под самые купола Ивана Великого. Ещё бы маленько, мог бы даже лизнуть их, обжечь — так извивался. Пол-Москвы видело этот столб. А через несколько мгновений полыхавшие штабеля бруса и брёвен поползли, потекли грохочущей, стреляющей огненной рекой к яме, к тоже уже пылавшему большому деревянному шатру, и вскоре они разом, с немыслимым треском, скрежетом и грохотом рухнули вниз, на колокол, и там как адский огненный котёл заклокотал, закипел, швыряя вверх раскалённые добела, крутящиеся, пляшущие языки пламени высотой в несколько человеческих ростов. Геенна огненная образовалась, вокруг которой от безумного жара даже голая, затоптанная до каменности земля стекалась, дымилась и жгла ноги через подошвы. Люди отступали, пятились и пятились, ибо даже в десяти — пятнадцати саженях от этого пекла невозможно было устоять и минуту: опаляло лица, руки, сжигало брови, бороды. Было уже полным-полно сильно обожжённых, стонущих, врачуемых в отдалениях примочками, маслами и солёными растворами.

Люди не в силах были ничего сделать. Тысячи больших, сильных, смелых, осатаневших, озверевших or своего бессилия мужиков и баб ничего не могли сделать Могли только скрежетать зубами да матюгаться. Нет, нет, были, были, конечно, и вовсе взлютовавшие и бесшабашные, которые напяливали на себя прииск иные кем-то рваные тулупы и треухи, армяки и тому подобное, орали, чтоб их окатили водой, и, пригнувшись, кидались с вёдрами, с баграми и топорами в сам огонь, что-то там мельтешили, выскакивали назад полыхающими факелами, катались по земле, на них лили и лили воду, а некоторых и уносили уже еле живых с вспухшими страшными бело-жёлтыми волдырями лицами и руками. Только это ничего не меняло. Огонь охватил уже весь Кремль, всё деревянное и не деревянное в нём. Он будто был живой, он буйствовал, зная, что человечки ему не помеха, ничего не сделают, он был тысячеголовый, огнедышащий, всепожирающий, всеиспепеляющий, он пёр и пёр и стал стихать, лишь когда упал ветер — поздним вечером Но никто не видел, не замечал, что уже поздний вечер, потому что чем меньше становилось огня, тем больше было дыму, и люди продолжали тушить то, что ещё можно было тушить, уже в сплошной густой клубящейся мге, раздирающей глотки, разъедающей глаза. Вес; не прерывно плакали, различая уже только тени друг друга. Но цепочки от Москвы-реки всё работали. Задыхающиеся, перхающие, храпящие лошади всё везли и везли бочки, и люди всё лили и лили воду туда, куда нужно и что они могли в этой немыслимой мге рассмотреть, и больше всего, конечно, в яму с колоколом, и оттуда долго-долго валил густой пар, сначала с рычаще-свистящим шипением, а потом и без.

А через несколько дней, когда всё улеглось и остыло и стали разгребать огромные жуткие пепелища и опустились в чёрное месиво чёрной ямы с Царь-колоколом, повытаскали оттуда всё горелое и малость его поочистили — увидели, что снизу у него откололся огромный кусок.

Михайла Моторин сразу всё понял: адский огонь раскалил его, а вода, которую бесконечно лили в яму, резко охладила металл, и он раскололся.

Царь-колокол был... и его не было.