Эжен Сю - Парижские тайны. Том 2 [с иллюстрациями]

– Лилия-Мария?.. Ваша дочь?.. – воскликнула Клеманс с неописуемым волнением.

– Да, когда вы сообщили, что желаете меня видеть… чтобы передать мне радостную весть… простите мою слабость… но отец, потерявший свою дочь, потрясенный горем… способен на самые безумные надежды. И я вдруг подумал… но нет, нет, теперь я вижу… я ошибся… Простите меня… я всего лишь ничтожный, потерявший разум человек.

Родольф, лишенный надежды, сменившейся полным разочарованием, снова упал в кресло, закрыв лицо руками.

Госпожа д’Арвиль стояла пораженная, едва переводя дыхание; она испытывала то радость, то страх от того, какое потрясающее впечатление может произвести на принца предстоящее сообщение, и, наконец, пылкую благодарность провидению, избравшему ее… да… ее… объявить Родольфу, что его дочь жива и что она привезла ее к нему…

Клеманс, терзаемая такими сильными чувствами, не могла произнести ни слова…

Мэрф, разделявший какое-то время надежду принца, был удручен так же, как и Родольф.

Вдруг маркиза, забыв о присутствии Мэрфа и Родольфа, опустилась на колени и, сложив руки, убежденно воскликнула:

– Благодарю тебя, господи… Да будет благословенно имя твое… Да будет воля твоя, благодарю, что ты избрал меня… сообщить Родольфу: его дочь спасена!..

Хотя эти слова были произнесены тихим голосом, но с искренностью и глубокой верой, они дошли до слуха Мэрфа и принца.

Родольф стремительно поднял голову в тот момент, когда Клеманс поднялась с колен.

Невозможно передать выражение лица принца, созерцавшего маркизу, восхитительные черты которой, отмеченные небесным озарением, сияли поразительной красотой.

Опершись одной рукой на мраморный столик, а другой пытаясь успокоить биение своего сердца, она кивком головы ответила на обращенный к ней взгляд Родольфа.

– Где же она? – спросил принц, дрожа как осиновый лист.

– Внизу, в моей карете.

Если бы не Мэрф, внезапно преградивший путь Родольфу, то он, потеряв голову, ринулся бы вниз.

– Вы ее убьете, – воскликнул эсквайр, удерживая принца.

– Она лишь вчера встала после болезни. Во имя ее жизни будьте благоразумны, – добавила Клеманс.

– Вы правы, – едва сдерживаясь, произнес принц, – вы правы, я должен успокоиться, видеть ее сейчас мне не следует, подожду, пока я приду в себя. Да, это уж слишком, слишком, пережить все в один день!

Затем, протянув руку маркизе, он обратился к ней с излиянием сердечной благодарности:

– Я прощен… вы ангел моего искупления.

– Монсеньор, вы спасли моего отца. Богу было угодно, чтобы я возвратила вам вашу дочь, – ответила Клеманс. – Но я, в свою очередь, прошу простить меня за мою растерянность. Новость меня потрясла. Признаюсь вам, у меня не хватает мужества пойти к Марии, мой вид может ее испугать.

– Кто же ее спас? – воскликнул Родольф. – Видите, какой я неблагодарный, даже не спросил, как это произошло.

– Когда она тонула, ее вытащила из воды смелая женщина.

– Вы ее знаете?

– Завтра она придет ко мне.

– Я премного обязан ей, – сказал принц, – мы сумеем ее отблагодарить.

– Боже, я правильно поступила, оставив Марию в карете, – сказала маркиза, – эта сцена была бы для нее гибельной.

– Несомненно, – ответил Мэрф, – провидению было угодно так поступить.

– Я не знала, пожелает ли принц повидаться с ней, потому-то и решила вначале испросить у него совета.

– Теперь, – заявил принц, придя в себя и успокоив волнение, – уверяю вас, теперь я владею собой. Мэрф, приведите мою дочь.

Слова «мою дочь» были произнесены таким тоном, который мы не смогли бы выразить.

– Монсеньор, вы уверены в себе? – спросила Клеманс. – Будьте осторожны.

– О, не тревожьтесь, я знаю, что ей угрожает, и не стану подвергать ее опасности. Мой добрый Мэрф, умоляю тебя, иди, иди же!

– Не волнуйтесь, – сказал эсквайр, внимательно следивший за принцем, – когда она появится, герцог поведет себя как надо.

– Ну иди же, иди скорей, друг мой!

– Да, монсеньор, позвольте побыть еще минуту, у меня не каменное сердце, – произнес эсквайр, вытирая следы слез, – она не должна знать, что я плакал.

– Чудесный человек, – сказал Родольф, пожимая руку Мэрфа.

– Полноте, полноте… Я не хотел проходить через комнаты в слезах, как Магдалина.

Мэрф направился к двери, но вдруг остановился:

– Монсеньор, что я должен сказать ей?

– Да, что он должен сказать? – спросил принц у Клеманс.

– Что господин Родольф хочет ее видеть, я полагаю, больше ничего! Пусть так и скажет.

– Конечно, самое правильное сказать ей эти слова, – продолжил эсквайр, взволнованный так же, как и маркиза. – Я просто скажу, что принц Родольф хочет ее видеть. Ей не придется догадываться, что-либо предполагать, так будет правильно.

Мэрф стоял неподвижно.

– Сэр Вальтер, – обратилась к нему Клеманс, улыбаясь, – вы боитесь.

– Верно, маркиза, несмотря на мой высокий рост и полноту, я все еще колеблюсь.

– Друг мой, будь осторожен, – сказал Родольф, – если ты не уверен в себе, не спеши.

– Нет, нет, монсеньор, – сказал эсквайр, вытирая слезы. – Несомненно, в моем возрасте эта слабость кажется смешной. Не бойтесь ничего.

И Мэрф уверенной поступью, с бесстрашным лицом направился к карете.

Наступило молчание.

Клеманс, смущаясь, подумала о том, что она наедине с Родольфом. Принц приблизился к ней и почти робко произнес:

– Я хотел именно сегодня искренне признаться, потому что наступивший день весьма знаменателен. Впервые повстречавшись с вами, я полюбил вас. Я должен был скрывать свое чувство и скрывал его. Вы сегодня возвратили мне мою дочь, теперь решите, хотите ли вы стать ее матерью?

– Я, монсеньор? – ответила госпожа д’Арвиль. – Что вы говорите?

– Умоляю вас, не отвергайте меня; пусть этот момент станет счастливейшим в моей жизни, – искренне произнес принц.

Клеманс издавна страстно любила Родольфа, ей казалось, что это сон; признание Родольфа, признание, столь простое и трогательное, выраженное при таких обстоятельствах, доставило ей глубокую радость, но, смущаясь, она ответила:

– Монсеньор, я должна вам напомнить о различии званий, об интересах вашего княжества.

– Позвольте мне прежде всего считаться с влечением моего сердца, соблюдать интересы моей дочери. Осчастливьте нас, да, осчастливьте ее и меня, сделайте, чтобы я, находившийся в одиночестве, без семьи, смог бы сказать… моя жена, моя дочь; наконец, сделайте так, чтобы и бедное дитя, не имевшее семьи, смогло бы сказать… мой отец, моя мать, моя сестра, ведь у вас есть дочь, она станет и моею дочерью.

– Ах, монсеньор, на столь благородные слова можно ответить лишь слезами благодарности, – воскликнула Клеманс.

Затем, сдержавшись, она добавила: