Эжен Сю - Парижские тайны. Том 2 [с иллюстрациями]

– Монсеньор, сюда идут… ваша дочь!

– О, не отказывайте мне, – взмолился Родольф, – во имя моей любви, скажите… наша дочь.

– Хорошо, пусть будет наша дочь, – прошептала Клеманс в тот момент, когда Мэрф, открыв дверь, ввел Лилию-Марию в кабинет принца.

Девушка, выйдя из кареты маркизы, стоявшей у подъезда огромного особняка, прошла переднюю, полную выездных лакеев в нарядных ливреях, затем зал ожидания, где толпились слуги, миновала комнату, занятую охраной, и наконец оказалась в приемной, где находились камердинер и адъютанты принца в парадной форме. Можно представить себе удивление бедной девушки, не знавшей ничего более роскошного, нежели ферма в Букевале, когда она проходила по королевским апартаментам, сверкающим золотом, украшенным зеркалами, картинами.

Как только она появилась, госпожа д’Арвиль подбежала к ней, взяла за руку и, обняв, словно поддерживая, повела к Родольфу, который стоял подле камина, не в силах пошевельнуться.

Мэрф, поручив Марию госпоже д’Арвиль, поспешил исчезнуть за портьерой огромного окна, чувствуя, что недостаточно уверен в себе.

При виде своего благодетеля, своего спасителя, своего бога… созерцавшего ее в безмолвном экстазе, Лилию-Марию, тоже потрясенную, охватила дрожь.

– Успокойтесь… дитя мое, – сказала ей маркиза, – вот ваш друг… господин Родольф, который ждал вас с нетерпением… он очень тревожился за вас…

– О да, да… очень… очень… тревожился, – пробормотал Родольф, все еще не двигаясь с места; сердце его обливалось слезами при виде бледного и нежного лица дочери.

Вот почему, несмотря на свою решимость, принц вынужден был на мгновение отвернуться, чтобы скрыть, что он глубоко растроган.

– Послушайте, дитя мое, вы еще очень слабы, садитесь сюда, – сказала Клеманс, чтобы отвлечь внимание Марии; и она отвела ее к большому креслу из позолоченного дерева, в которое Певунья осторожно села.

Ее смущение все более и более усиливалось; она была подавлена, голос у нее пропал, она огорчалась потому, что до сих пор не могла вымолвить ни одного слова благодарности Родольфу.

Наконец по знаку госпожи д’Арвиль, облокотившейся на кресло Марии и державшей ее руку в своей, принц тихонько приблизился к ним. Овладев собою, он обратился к Марии, повернувшей к нему свое очаровательное лицо:

– Наконец-то вы навеки соединены с вашими друзьями!.. Вы их теперь уже не покинете!.. Сейчас важно забыть все то, что было тяжелого в вашей жизни.

– Да, дитя мое, – добавила Клеманс, – лучший способ доказать, что вы нас любите, – забыть печальное прошлое.

– Верьте мне, господин Родольф… и вы тоже, если я невольно и вспоминаю прошлое, то лишь для того, чтобы сказать себе, что без вас… я по-прежнему была бы несчастной.

– Да, но мы сделаем так, чтобы у вас не возникали эти мрачные мысли. Вы будете окружены заботой, у вас не будет времени предаваться воспоминаниям, моя дорогая Мария, – продолжал Родольф. – Вы ведь знаете, что это имя дал вам я… на ферме.

– Да, господин Родольф. А госпожа Жорж, которая позволила мне называть ее… моей матерью… как она поживает?

– Очень хорошо, дитя мое… Но я должен сообщить вам удивительную новость.

– Мне, господин Родольф?

– После того как я встретился с вами… выяснилось важное обстоятельство о… вашем происхождении.

– О моем происхождении?

– Стало известно, кто были ваши родители. Знают имя вашего отца.

Родольф произносил эти слова сквозь слезы. Мария, весьма взволнованная, обратила свой взор к нему, и принц смутился.

Другой случай, на этот раз комический, рассеял внимание Певуньи и помешал ей заметить взволнованность принца: почтенный эсквайр, все время не выходивший из-за портьеры и, казалось, внимательно рассматривавший сад, не мог удержаться и громко чихнул, потому что он плакал как ребенок.

– Да, моя дорогая Мария, – поспешила сказать Клеманс, – вашего отца знают, он здоров.

– Мой отец! – воскликнула Певунья с таким выражением, которое подвергло мужество Родольфа новому испытанию.

– И в один прекрасный день… – продолжала Клеманс, – быть может, скоро, вы его увидите. Вас, конечно, удивит его высокое положение и знатный род.

– А моя мать, увижу ли я ее?

– Ваш отец ответит на этот вопрос, дитя мое… Будете ли вы рады увидеть его?

– О да, конечно, – сказала Мария, опустив глаза.

– О, как вы будете любить своего отца, когда узнаете его! – сказала маркиза.

– С того дня… для вас начнется новая жизнь, не так ли, Мария? – заметил принц.

– Нет, господин Родольф, – искренне ответила Певунья. – Моя новая жизнь началась с того дня, когда вы пожалели меня, отправили на ферму.

– Но ваш отец… вас обожает, – сказал принц.

– Его я не знаю… я всем обязана вам.

– Значит… вы… меня любите… столько же, быть может, даже больше, чем любили бы вашего отца?

– Я вас благословляю, и я вас чту как бога, господин Родольф, потому что вы сделали для меня столько, сколько может сделать один лишь бог! – взволнованно ответила Певунья, забыв свою обычную робость. – Когда эта дама заговорила со мной в тюрьме, я ей сказала то, что говорю всем… да, господин Родольф; встречая очень несчастных людей, я говорила им: надейтесь, господин Родольф помогает несчастным. Тем, кто колебался между добром и злом, я говорила: мужайтесь, будьте добрыми, господин Родольф вознаграждает добрых. Злым я говорила: берегитесь, господин Родольф наказывает злых. Наконец, когда я решила, что умираю, я подумала: бог смилостивится надо мной, если господин Родольф нашел меня достойной его внимания.

Лилия-Мария, увлеченная порывом благодарности к своему благодетелю, преодолела страх, легкий румянец окрасил ее лицо, а ее прекрасные голубые глаза, обращенные к небесам как будто в молитве, сияли нежным блеском.

За возвышенными словами Марии на несколько минут наступило молчание; глубокое волнение охватило актеров этой драмы.

– Вижу, дитя мое, – заговорил Родольф, едва сдерживая свою радость, – что в вашем сердце я почти занял место вашего отца.

– Это не моя вина, господин Родольф, быть может, это скверно с моей стороны… но я сказала вам, что вас я знаю, но не знаю своего отца, – и она, смутившись, опустила голову, – к тому же вам известно мое прошлое… господин Родольф… несмотря на это, вы облагодетельствовали меня; но мой отец ничего не знает… о моем прошлом. Быть может, он будет сожалеть, что нашел меня, – с содроганием заметила несчастная девушка, – и раз он, как вы сказали, такого высокого происхождения… он, конечно, будет стыдиться, краснеть за меня.

– Краснеть за вас! – воскликнул Родольф, выпрямившись и гордо подняв голову. – Успокойтесь, бедное дитя, ваш отец создаст вам такое блестящее положение, такое высокое, что даже самые избранные среди великосветских аристократов будут отныне относиться к вам с глубоким уважением. Стыдиться вас!.. Нет… нет. Вслед за королевами, которым вы близки по крови… вы пройдете как равная среди самых благородных принцесс Европы!