Эжен Сю - Парижские тайны. Том 2 [с иллюстрациями]

– Место лесника для моего мужа, избушку в лесу для нас, – вздыхая, произнесла Волчица. – Да ведь это чудо… слишком прекрасно, этого не будет.

Раздался шум шагов за деревьями; Франсуа и Амандина, благодаря стараниям графа де Сен-Реми не покинувшие Волчицу, прибежали и, запыхавшись, сообщили:

– Волчица, здесь знатная дама с графом де Сен-Реми, они хотят видеть Лилию-Марию.

– Я не ошиблась!

Почти в тот же момент появился Сен-Реми в сопровождении маркизы д’Арвиль.

Едва увидев Марию, маркиза подбежала к ней и, крепко обняв, сказала:

– Бедная, дорогая девочка… вы здесь… Ах! Спасена… Чудом спасена от жуткой смерти… С какой радостью я вновь вижу вас… Я, как и ваши друзья, считала вас мертвой… Мы так горевали!

– Я также очень счастлива видеть вас, я никогда не забывала вашей доброты ко мне, – с прелестной грацией и скромностью ответила Мария на нежные излияния маркизы.

– Ах, вы не представляете себе, как будут поражены, как безумно обрадуются ваши друзья, они горько вас оплакивали…

Мария взяла за руку отошедшую в сторону Волчицу и представила ее госпоже д’Арвиль:

– Раз мои благодетели рады тому, что я спасена, позвольте мне просить вас поблагодарить мою спутницу. Она, рискуя жизнью, спасла меня…

– Не волнуйтесь, дитя мое… ваши друзья, узнав, кому они обязаны счастьем видеть вас, не обидят Волчицу.

Волчица покраснела, смутилась, боялась вымолвить слово маркизе д’Арвиль, так поразило ее присутствие этой важной дамы; но она не смогла утаить своего изумления, слыша, что Клеманс произносит ее имя.

– Нельзя терять ни минуты, – продолжала маркиза. – Я хотела бы возможно скорее увезти вас, Мария; у меня в карете теплое пальто, шаль, идемте, дитя мое… – Затем она обратилась к графу: – Будьте любезны, сообщите мой адрес этой смелой женщине, с тем чтобы она завтра смогла попрощаться с Лилией-Марией. Вам придется навестить нас, – обратилась маркиза к Волчице.

– О, конечно же, я приду, – ответила Волчица, – нужно же попрощаться с Певуньей. Я бы очень горевала, если б не могла обнять ее в последний раз.

…………………………………

Несколько минут спустя госпожа д’Арвиль и Певунья уже были на пути к Парижу.

…………………………………

После смерти Жака Феррана, столь сурово наказанного за свои преступления, Родольф возвратился домой в невыразимо удрученном состоянии. Проведя мучительную бессонную ночь, он вызвал к себе сэра Мэрфа, чтобы сообщить верному другу потрясающую новость о Лилии-Марии.

Почтенный эсквайр был поражен, он лучше, чем кто-либо другой, мог понять принца и сочувствовать ему в его глубоком горе. Родольф, бледный, подавленный, с красными от слез глазами, только что рассказал Мэрфу об этой страшной истории.

– Мужайтесь, – произнес эсквайр, вытирая слезы, так как, несмотря на свой флегматический характер, он тоже плакал. – Да, мужайтесь… вам нужно воспрянуть духом!.. Напрасны любые утешения… такое горе неизлечимо.

– Ты прав… То, что я ощущал вчера, ничто по сравнению с тем, что я чувствую сегодня…

– Вчера… вы были потрясены этим ударом; но воздействие его будет с каждым днем все мучительнее и мучительнее… Значит, только мужество!.. Будущее печально… очень печально.

– К тому же вчера… презрение и ужас, внушенные мне этой женщиной… но пусть сжалится над ней всевышний!.. Теперь она предстала перед ним. И, наконец, вчера же неожиданное открытие, ненависть, отвращение, столько неистовых страстей подавляли во мне порывы нежности и отчаяния, а сегодня я не могу удержаться, послушай, ты видишь… я бессилен, я плачу, прости меня. О мое дитя! Мое бедное дитя!..

– Плачьте, плачьте!.. Увы! Потеря невозвратима.

– А сколько ужасных мучений она должна была забыть, – с болью произнес Родольф, – после того, что она выстрадала… Подумай, какая судьба ее ожидала!

– Быть может, такой контраст был бы слишком резким для несчастной девушки, уже испытавшей столько горя?

– О нет… нет!.. Послушай… если бы ты знал, как осторожно поведал бы я ей о ее происхождении! Как постепенно подготовил бы ее. О, если бы дело шло только об этом, я бы не беспокоился и не был бы в затруднении. Опустившись на колени перед ней, я бы сказал: ты была обижена, будь наконец счастлива, счастлива навсегда… Ты – моя дочь… Нет, это было бы слишком неожиданно… Я спокойно сказал бы ей: дитя мое, должен сообщить вам новость, которая вас очень удивит… Представьте себе, что стало известно, кто ваши родители… ваш отец жив… и ваш отец – это я. – Тут принц вновь остановился. – Нет, нет, все еще слишком стремительно… Но это не моя ошибка, я не виноват, слова случайно слетают с моих уст, надо уметь сдерживать себя… Ты понимаешь… мой друг, ты понимаешь… Быть подле дочери и сдерживать себя! – Охваченный новым приступом отчаяния, Родольф воскликнул: – Зачем эти бесплодные усилия! Я никогда не смогу ей что-либо сказать. Как это ужасно, ужасно подумать, ты понимаешь? Подумать о том, что дочь была со мной целый день… да, целый день, когда я свез ее на ферму; и тогда передо мною раскрылось все величие ее ангельской натуры, святость ее души. Я наблюдал пробуждение чар боготворимой… и ничто не подсказало мне: ведь это твоя дочь… О слепец, варвар, безумец! Я не узнал ее. О, я был отцом, недостойным ее!

– Но…

– Ведь я мог никогда не расставаться с ней! Почему не удочерил ее, я, который так оплакивал свою дочь! Почему, вместо того чтобы отправлять эту несчастную в деревню, я не оставил ее у себя? Теперь я бы мог заключить ее в объятия… Почему я этого не сделал? Потому, что мы легкомысленны! Верим в чудо лишь тогда, когда оно отсияло и навсегда исчезло. Вместо того чтобы сразу же предоставить почетное место в обществе этой восхитительной девушке, ведь она, несмотря на одиночество, отличалась глубоким умом и благородством. Она бы не смогла стать более совершенным созданием – имея за плечами происхождение и образование… Я же решил, что сделал для нее все, устроив на ферму, к добрым людям… Я столько же мог бы сделать для любой нищей, встретившейся на моем пути… Виноват я… Если бы я не поступил опрометчиво, она была бы жива… Теперь жестоко наказан… Плохой сын… Плохой отец!

Мэрф знал, что эти горести безутешны, он молчал. А Родольф продолжал свою исповедь:

– Я здесь не останусь. Париж для меня нестерпим… Завтра уезжаю…

– Вы правильно поступите.

– Мы совершим объезд. Я остановлюсь на ферме в Букевале… побуду несколько часов в комнате, где моя дочь провела счастливые дни своей одинокой жизни. Там мы бережно соберем то, что осталось от нее… книги, которые она начала читать, тетради, в которых писала, одежду, которую носила, даже мебель и обои, точный рисунок которых я сделаю сам… А в Герольштейне, в парке, где сооружен памятник отцу, которого я оскорбил, я выстрою небольшой дом, где будет устроена мемориальная комната, там я буду оплакивать свою дочь… Памятник печали напомнит о моем преступлении против отца, комната – о возмездии, ниспосланном мне за смерть ребенка… Решено, надо все подготовить, завтра утром…