Эжен Сю - Парижские тайны. Том 2 [с иллюстрациями]

– В добрый час!.. Я сказала толстому лысому господину: «Все, что я делала, я делала для своего удовольствия», а он мне ответил: «Это не имеет значения, господин Родольф исключительно богат; ваше приданое – знак уважения, дружбы с его стороны; ваш отказ глубоко огорчит его; к тому же он будет присутствовать на вашей свадьбе во что бы то ни стало и заставит вас принять его дар».

– Какое счастье, что такое огромное богатство досталось столь милосердному человеку, как господин Родольф.

– Несомненно, он очень богат, но если бы он отличался только этим. Ах, милая Луиза, если бы вы знали, что такое монсеньор Родольф!.. А я-то позволяла ему носить мои пакеты!!! Но потерпите… вы все узнаете… Накануне свадьбы… поздно вечером толстый высокий лысый господин приезжает на почтовых; господин Родольф не смог приехать… он заболел, но толстый лысый господин заменил его… Именно тогда, моя дорогая Луиза, мы узнали, что наш общий благодетель был… догадайтесь кем?.. Принцем!

– Принцем?

– Что я говорю, принц… Его королевское высочество, великий герцог, подобие короля… Это мне объяснил Жермен.

– Господин Родольф?

– Да, моя бедная Луиза! А я его попросила, чтобы он помог мне натереть пол в комнате!

– Принц… почти что король! Вот почему у него такая возможность делать добро людям.

– Представляете себе мое смущение, Луиза. Поэтому, узнав, что он почти король, я не осмелилась отказаться от приданого. Мы повенчались. Неделю спустя он передал нам – мне, Жермену и госпоже Жорж, что он будет очень рад, если мы нанесем ему свадебный визит; мы поехали к нему. Ну, конечно, вы понимаете, у меня сильно билось сердце; мы прибыли на улицу Плюме, вошли во дворец, прошли по залам, переполненным лакеями в ливреях; господами в черных костюмах, с серебряными цепями на шеях и шпагами на боку; офицерами в нарядной форме; да что я говорю, а позолота, позолота повсюду так и сверкала, просто ослепительно. Наконец мы встретили в зале лысого господина и других знатных лиц в парадных мундирах; лысый господин провел нас в большой кабинет, где мы встретили господина Родольфа… то есть принца, очень скромно одетого, вид у него был такой милый, такой простой, без всякой гордости… словом, он выглядел совсем как прежний господин Родольф, и я сразу почувствовала себя свободно и вспомнила, как я раньше просила его приколоть на мне шаль, очинить карандаши, взять меня под руку во время прогулки.

– Вы уже не боялись? О, я бы дрожала от страха!

– Нет, я не боялась. После того как он с учтивостью встретил госпожу Жорж и протянул руку Жермену, принц сказал мне, улыбаясь: «Ну что, соседка, как поживают папа Пету и Рамонетта?» – это имена моих птиц; надо же быть таким любезным, чтобы вспомнить о них. – Я уверен, – добавил он, – что теперь вы и Жермен соперничаете с вашими хорошими птичками, исполняя радостные песни?» – «Да, монсеньор (госпожа Жорж учила нас всю дорогу, меня и Жермена, что принца следует величать монсеньор). Да, монсеньор, мы очень счастливы, и наше счастье кажется нам еще отраднее и больше, потому что всем этим мы обязаны вам». – «Это не мне вы обязаны, дети мои, а вашим замечательным достоинствам и достоинствам Жермена». И так далее, и так далее. Я не буду повторять всех его комплиментов. Вскоре мы расстались с этим сеньором с тоской в сердце, так как больше его не увидим. Он сказал нам, что через несколько дней возвращается в Германию, быть может, он уже уехал; уехал или нет, мы всегда будем вспоминать его.

– Как должны быть счастливы его подданные, имея такого правителя!

– Судите сами! Он нам сделал столько добра, нам, совсем для него чужим. Я забыла вам сказать, что это происходило на ферме, где жила одна из моих приятельниц по тюрьме, добрая, честная девушка, к ее счастью, она тоже повстречалась с господином Родольфом, но госпожа Жорж наказала мне не напоминать об этом принцу; не знаю почему… Конечно, потому, что он не любит, когда ему говорят о его добрых делах. Наверняка известно, что эта милая Певунья, оказывается, нашла своих родителей, которые увезли ее с собой, очень далеко отсюда; жаль только, что мне не удалось проститься с ней до ее отъезда.

– Да что вы, тем лучше, – с горечью произнесла Луиза, – она ведь так же счастлива…

– Милая Луиза, прости… я такая эгоистка! Это правда, я только и говорю о счастье… вам, у которой еще столько причин горевать.

– Если бы остался жив мой ребенок, – с грустью проговорила Луиза, прерывая Хохотушку, – это бы меня утешило; а теперь какой честный человек захочет на мне жениться, хотя у меня и есть средства?

– Напротив, Луиза, я считаю, что понять ваше положение может только порядочный человек; да, когда он узнает все, когда познакомится с вами, он будет только жалеть вас, будет вас уважать и будет уверен, что он встретит в вашем лице хорошую и достойную жену.

– Вы говорите, чтобы утешить меня.

– Нет, я говорю потому, что это правда.

– Во всяком случае, правда или нет, мне всегда отрадно вас слышать, и я благодарю вас. Но кто же это идет сюда? Смотрите, господин Пипле и его жена! Боже, какой у него довольный вид, а ведь в последнее время он был такой несчастный из-за шуток Кабриона.

Действительно, супруги Пипле, улыбаясь, подходили к ним. Альфред в своей обычной шляпе, изумительном светло-зеленом, с иголочки, сюртуке, с вышитым по краям галстуком, в рубашке, огромный воротник которой наполовину закрывал его щеки; свободный жилет ярко-желтого цвета с широкими коричневыми полосами, черные, не слишком длинные брюки, ослепительной белизны туфли, начищенные яичным кремом; все это дополняло его забавный наряд. Анастази красовалась в малиновом шерстяном платье, на котором ярко выделялась темно-синяя шаль. Она горделиво выставляла напоказ свой только что завитой парик, держа в руке чепчик за его зеленые ленты, словно это был ридикюль.

Лицо Альфреда, обычно столь важное, сосредоточенное, а в последнее время столь удрученное, теперь сияло торжеством и блаженством; издалека увидев Луизу и Хохотушку, он кинулся к ним навстречу с возгласом:

– Освобожден… уехал!

– О боже, господин Пипле, – сказала Хохотушка, – какой у вас радостный вид, право, что с вами?

– Уехал… Мадемуазель, вернее, госпожа, хочу я, могу я, должен же я сказать, что теперь вы точно похожи на Анастази благодаря замужеству, так же, как господин Жермен стал точно похож на меня.

– Вы исключительно любезны, господин Пипле, – улыбаясь, произнесла Хохотушка, – но, скажите все же, кто уехал?

– Кабрион! – воскликнул Пипле, вдыхая и выдыхая воздух с невыразимым удовлетворением, как будто он освободился от тяжелого груза. – Кабрион покинул Францию навсегда… совсем… навечно… наконец-то он уехал.