Эжен Сю - Парижские тайны. Том 1 [с иллюстрациями]

Ошеломленная, дрожащая Певунья хотела бежать, но молочница схватила ее за другую руку.

Клара была потрясена этим внезапным нападением; сначала она не могла произнести ни слова, но при этом новом наскоке она воскликнула, обращаясь к вдове:

– Вы с ума сошли! Горе помутило ваш разум, вы ошибаетесь…

– Я ошибаюсь? – переспросила вдова с горькой усмешкой. – Я ошибаюсь? О нет, я вовсе не ошибаюсь. Смотрите, как она побледнела, несчастная! У нее уже зуб на зуб не попадает… Судья заставит тебя говорить; ты пойдешь со мной к господину мэру, ты слышишь? И не пробуй даже сопротивляться, у меня рука цепкая, я тебя сама потащу!

– Да как вам не стыдно! – вскричала Клара, теряя терпение. – Убирайтесь отсюда! Как вы смеете оскорблять мою подругу, мою сестренку!

– Вашу сестренку? Да полно, мадемуазель, это вы тут спятили, – грубо ответила вдова. – Ваша сестренка, ха! Уличная девка! Полгода я видела, как она таскается по кварталу Сите.

При этих словах работники начали перешептываться, бросая подозрительные взгляды на Лилию-Марию; они приняли сторону молочницы, которая была для них своей, крестьянкой, и явно сочувствовали ее несчастью.

Трое ребятишек, услышав громкий голос матери, подбежали и с ревом повисли на ее юбке, не понимая толком, что происходит. Вид этих несчастных малышей, тоже одетых в траур, еще больше привлек крестьян на сторону вдовы и удвоил их негодование против Певуньи.

Перепуганная их угрожающими возгласами, Клара взволнованно сказала работникам фермы:

– Уведите отсюда эту женщину! Говорю вам: горе помутило ее разум. Прости меня, Мария, прости! Господи, эта сумасшедшая сама не знает, что говорит…

Смертельно бледная, сраженная, Певунья стояла, опустив голову, чтобы ни с кем не встретиться взглядом, и не делала ни малейшей попытки вырваться из грубых рук коренастой молочницы.

Клара подумала, что ее сестренку испугала эта дикая сцена, и снова закричала работникам:

– Разве вы не слышали? Я приказала прогнать эту женщину! А раз она так упорствует и оскорбляет нас, в наказание она не получит места, которое ей обещала моя мать. В жизни ноги ее не будет на нашей ферме!

Никто из работников даже не двинулся, чтобы выполнить ее приказ. А один осмелился сказать:

– Прошу прощенья, мадемуазель, если это уличная девка и она знает убийцу мужа этой бедной женщины, надо, чтобы она пошла к мэру и все рассказала…

– Повторяю, – твердо сказала Клара, – вы никогда не поступите на нашу ферму, если немедленно не попросите прощения у мадемуазель Марии за свои грубые слова.

– Вы меня прогоняете, мадемуазель? Тем лучше! – с горечью ответила вдова. – Пойдемте, бедные сиротки, – добавила она, обнимая своих детей. – Грузите снова все на тележку, мы заработаем себе на хлеб в другом месте, господь сжалится над нами. Но мы уведем с собой эту несчастную к господину мэру, и она выдаст убийцу моего мужа… потому что она знает всю эту шайку!.. А вы, мадемуазель, – продолжала она, с вызовом глядя на Клару, – если вы так богаты и даже если у вас такие приятельницы, не след быть такой жестокой к бедным людям!

– Правда, – сказал один из крестьян. – Молочница права…

– Бедная женщина!

– Несправедливо это…

– Убили ее мужа, что же ей, радоваться?

– Никто не запретит ей сделать все, чтобы отыскать убийцу!

– И отсылать ее тоже несправедливо.

– Чем она виновата, что подруга мадемуазель Клары оказалась уличной девкой?

– Как можно прогнать честную женщину, мать троих детей, из-за какой-то несчастной дряни?

Голоса раздавались все более громко и угрожающе, когда Клара воскликнула:

– Мама, наконец-то! Слава богу!

И действительно, г-жа Дюбрей появилась на дворе на обратном пути из садового павильона.

– О Клара! Мария! Вы идете обедать? – спросила хозяйка фермы, приближаясь к группе крестьян. – Пойдемте, девочки, уже поздно.

– Мамочка! – воскликнула Клара. – Оградите мою сестру от оскорблений этой женщины. – Она показала на вдову. – Пожалуйста, отошлите ее! Если бы вы слышали, какие дерзости она осмелилась говорить нашей Марии…

– Как? Она осмелилась?..

– Да, мамочка. Посмотрите на мою бедную сестренку: она вся дрожит и еле держится на ногах… Какой стыд, что подобная сцена могла разыграться у нас на ферме! Прости нас, Мария, умоляю…

– Но что это все означает? – спросила г-жа Дюбрей, с беспокойством оглядываясь вокруг: особенно ее встревожил удрученный вид Певуньи.

– Хозяйка рассудит по справедливости… по справедливости, – глухо забормотали крестьяне.

– Вот госпожа Дюбрей, – сказала молочница, обращаясь к Лилии-Марии. – И она выставит за порог не меня, а тебя!

– Значит, это правда? – воскликнула г-жа Дюбрей, глядя на молочницу, которая по-прежнему держала Марию за руку. – Значит, вы действительно осмеливаетесь так говорить с подругой моей дочери? И это ваша благодарность за мою доброту? Извольте отпустить эту девушку!

– Я уважаю вас, сударыня, и благодарна вам за ваши милости, – сказала вдова, выпуская руку Лилии-Марии. – Но прежде чем обвинять меня и прогонять вместе с моими детьми, порасспросите эту несчастную. У нее, наверное, не хватит духу отрицать, что я ее знаю и она меня знает.

– Господи, Мария, ты слышишь, что говорит эта женщина? – спросила потрясенная г-жа Дюбрей.

– Тебя зовут Певунья, да или нет? – спросила молочница.

– Да, – ответила бедняжка, не поднимая глаз, чтобы не встретиться взглядом с г-жой Дюбрей. – Да, так меня звали.

– Ага! Вы видите! – злобно закричали крестьяне. – Она призналась, призналась!

– Призналась, но в чем? В чем она призналась? – в ужасе вскричала г-жа Дюбрей. – В том, что она знала убийцу?

– Эти твари только с такими и знаются, – ответила вдова. Сбитая с толку этим внезапным открытием, которое подтвердили слова Лилии-Марии, г-жа Дюбрей вдруг все поняла и отшатнулась с ужасом и отвращением. Она резко и грубо отдернула к себе Клару, которая пыталась утешить Певунью, и воскликнула:

– Какой ужас! Клара, не подходи к ней, не прикасайся к этой несчастной!.. Но как госпожа Жорж могла принять ее у себя? Как она осмелилась представить ее мне, чтобы моя дочь… О, господи боже мой, как это ужасно! Я не в силах поверить… Нет, нет, госпожа Жорж не способна на такую низость! Ее, наверное, обманули, как всех нас… Иначе это было бы просто гнусно с ее стороны!

Огорченная и перепуганная этой жестокой сценой, Клара не верила своим глазам и ушам. В своем невинном неведении она не понимала страшных обвинений, которые сыпались на ее подругу; сердце ее разрывалось и глаза заволакивали слезы при виде оцепеневшей Певуньи, которая стояла молча, понурив голову, как преступница перед судьями.