Эжен Сю - Парижские тайны. Том 1 [с иллюстрациями]

– Кабриона?! – вскричала Анастази, заламывая руки.

– Да, Кабриона, – глухо ответил Пипле. – Его безобразное лицо было прижато к стеклу, и он смотрел на меня в упор своими кошачьими глазами… Что я говорю, кошачьими? Глазами тигра! Точно как в моем кошмаре… Я хотел заговорить – но язык прилип у меня к нёбу, хотел подняться – и не смог оторваться от кресла; сапог выпал у меня из рук, но, как во всех критических и самых важных случаях в моей жизни, я… сохранил полную неподвижность… И тогда ключ повернулся в скважине, дверь открылась, и Кабрион вошел!

– Он вошел! Какое нахальство! – подхватила г-жа Пипле, не менее мужа пораженная этой дерзостью.

– Он вошел медленно, – продолжал Альфред, – остановился на миг у порога, гипнотизируя меня своими свирепыми глазами… затем двинулся ко мне, останавливаясь на каждом шагу и бросая на меня пронизывающие взгляды, не говоря ни слова, ужасный и безмолвный, как привидение!..

– Ох, у меня мурашки бегут по спине, – прошептала Анастази.

– Но я становился все неподвижнее и неподвижнее, сидя в моем кресле… Кабрион приближался все так же медленно, завораживая меня взглядом, как змея маленькую птичку… Он внушал мне ужас, но я не мог оторвать взгляда от его страшных глаз. Он подошел ко мне совсем близко… Я не мог больше выносить его отвратительного вида, это было сильнее меня, я не выдержал… и я закрыл глаза. И тогда я почувствовал, что он осмелился поднять руку… на мою шляпу! Я почувствовал, как он взял ее за верх, медленно поднял… и оставил меня с обнаженной головой! Я почувствовал головокружение, дыхание мое стеснилось, в ушах шумело, я все плотнее вжимался в кресло и все крепче зажмуривал глаза. И тогда Кабрион наклонился, обхватил руками мою лысую голову, мою почтенную, достойную голову. Как я имел право сказать до этого покушения, – так вот, он взял мою голову двумя руками, ледяными, как руки мертвеца… и на моем высоком лбу, покрытом холодным потом… запечатлел бесстыдный, дерзкий поцелуй!!!

Анастазия воздела руки к небесам.

– Мой самый злейший враг целует меня в лоб! И я вынужден терпеть его мерзкие ласки, после того как он повсюду преследовал меня из-за моих волос! Такой чудовищный кошмар заставил меня призадуматься и совсем парализовал… Кабрион воспользовался моей неподвижностью, чтобы снова надеть мне шляпу на голову, а затем ударом кулака нахлобучил ее мне до самых глаз, как вы сами видели. Это последнее оскорбление потрясло меня, это было последней каплей, переполнившей чашу, все вокруг меня завертелось, и я потерял сознание. Но в последний миг я увидел из-под полей моей шляпы, как он выходит из нашей комнаты так же спокойно и медленно, как и вошел.

Тут Пипле упал в свое кресло, словно этот рассказ истощил его силы, и безвольно воздел руки к небесам.

Хохотушка выскочила из швейцарской, у нее тоже сил больше не было, она просто задыхалась от смеха и не могла больше сдерживаться. Родольф и тот с великим трудом сохранял серьезность.

Внезапно на улице послышался шум, который обычно производит множество людей, перед воротами произошла какая-то суета, и еще через минуту по плитам у двери дома загремели ружейные приклады.

– Ах, господин Родольф! – кричала Хохотушка, вбегая; она была бледна и вся дрожала. – Там полицейский комиссар со стражей!

– Правосудие божие заботится обо мне! – воскликнул Пипле в религиозном экстазе. – Наконец-то арестовали этого Кабриона… К несчастью, слишком поздно!

Комиссар, которого легко было узнать по перевязи, выглядывавшей из-под его черного сюртука, вошел в швейцарскую; лицо его было серьезным, достойным и суровым.

– Господин комиссар, вы пришли слишком поздно: преступник сбежал, – печально сказал Пипле. – Но я могу вам дать все его приметы… улыбка жестокая, взгляд нахальный, манеры…

– О ком вы говорите? – удивился полицейский.

– О Кабрионе, о ком же, господин комиссар! Но если поспешить, еще можно поймать, – ответил Пипле.

– Я не знаю, кто такой Кабрион, – нетерпеливо прервал его полицейский. – В вашем доме живет ювелир-гранильщик по имени Жером Морель?

– Да, мой комиссар, – насторожившись, ответила г-жа Пипле.

– Ведите меня в его квартиру.

– Морель-гранильщик? – переспросила привратница вне себя от изумления. – Да ведь это агнец божий, он не способен…

– Здесь проживает Жером Морель, да или нет?

– Да, мой комиссар, со своей семьей, в мансарде.

– Так ведите меня на эту мансарду!

Затем, обращаясь к одному из своих спутников, полицейский добавил:

– Пусть два жандарма ждут внизу и не уходят от ворот, а Жюстена пошлите за фиакром.

Тот удалился, чтобы исполнить приказ.

– А теперь, – сказал комиссар полиции, обращаясь к Пипле, – ведите меня к Морелю.

– Если вам все равно, мой комиссар, я заменю Альфреда: он себя плохо чувствует из-за этого Кабриона… Его от него мутит, как от капусты.

– Вы или ваш муж, мне это безразлично. Идемте!

Вслед за г-жой Пипле он начал подниматься по лестнице, но вскоре остановился, заметив, что Родольф и Хохотушка идут за ним.

– А вы кто такие? Что вам нужно? – спросил он.

– Это двое наших жильцов с пятого этажа, – ответила г-жа Пипле.

– Извините, я не знал, что вы здесь живете, – сказал комиссар Родольфу.

Надеясь на снисходительность вежливого полицейского, тот сказал ему:

– Вы увидите семью, доведенную до отчаяния. Я не знаю, какая еще беда ожидает этого несчастного ремесленника, но в эту ночь на его долю выпало страшное испытание… Одна из его дочерей, уже истощенная болезнью, умерла у него на глазах… умерла от холода и нищеты…

– Возможно ли это?

– Это чистая правда, мой комиссар, – вмешалась г-жа Пипле. – Если бы не этот господин, с которым вы говорите, – а он принц среди наших жильцов, и потому, что своей щедростью спас несчастных Морелей от долговой тюрьмы, – вся его семья умерла бы с голоду.

Комиссар посмотрел на Родольфа с интересом и удивлением.

– Нет ничего проще, – объяснил Родольф. – Одна милосердная особа, узнав, что Морель, за честность и порядочность которого я отвечаю, незаслуженно оказался в отчаянном положении, поручила мне оплатить долговое письмо, по которому судебные приставы могли упрятать в тюрьму этого бедного ремесленника, единственную опору многочисленной семьи.

Пораженный, в свою очередь, благородным обликом Родольфа и достоинством его манер, комиссар ответил: