Эжен Сю - Парижские тайны. Том 1 [с иллюстрациями]

– К сожалению, никакой ошибки нет!.. Луиза Морель, попрощайтесь с вашим отцом.

– Вы отнимаете у меня мою дочь? Вы не смеете! – воскликнул гранильщик, обезумев от горя, и двинулся на комиссара полиции с угрожающим видом.

Родольф схватил его за руку и сказал:

– Успокойтесь, не теряйте надежды. Дочь вернется к вам; ее невиновность будет доказана; я верю, что она не совершила никакого преступления.

– В чем ее обвиняют?.. Она ни в чем не виновата! Ручаюсь вам…

Но тут он вспомнил о золотых, которые Луиза принесла, чтобы оплатить долговую расписку.

– Значит, эти деньги? – воскликнул Морель, бросая на дочь уничтожающие взгляды. – Откуда взяла ты эти деньги сегодня утром?

Луиза поняла.

– Я их не украла! – воскликнула она, и вспыхнувший румянец негодования, искренность ее голоса и жеста успокоили отца.

– Я это знал! – крикнул он. – Вот видите, господин комиссар! А она за всю жизнь не солгала ни разу, клянусь вам. Спросите всех, кто ее знает, и они вам скажут то же самое. Лгать? Для этого она слишком горда, и к тому же долговое письмо оплатил наш благодетель… А это золото, ей оно не нужно; она собиралась вернуть его тому, кто его одолжил, запретив называть его имя… Правда, Луиза?

– Вашу дочь не обвиняют в воровстве, – сказал комиссар полиции.

– Но, господи, в чем же тогда ее обвиняют? Я ее отец и клянусь вам, она ни в чем не повинна, что бы ни говорили. А я за всю свою жизнь тоже ни разу не солгал.

– Зачем вам знать об этом обвинении? – вступился Родольф, тронутый его горем. – Невиновность Луизы будет доказана; особа, которая стремится помочь вам, сумеет защитить вашу дочь… Поэтому мужайтесь! Провидение и на этот раз не оставит вас. Обнимите вашу дочь, вы скоро с ней увидитесь…

– Господин комиссар! – вскричал Морель, не слушая Родольфа. – Вы отнимаете дочь у отца, даже не говоря, в чем ее обвиняют! Я хочу все знать!.. Луиза, может, ты сама скажешь?

– Ваша дочь обвиняется в детоубийстве, – сказал комиссар полиции.

– Я… я не понимаю…

И потрясенный Морель забормотал что-то несвязное.

– Вашу дочь обвиняют в том, что она убила своего ребенка, – объяснил комиссар полиции, глубоко потрясенный этой сценой. – Но то, что она совершила это преступление, еще не доказано.

– О нет, нет, этого не было! – с силой воскликнула Луиза, поднимаясь с колен. – Клянусь вам, он был уже мертв! Он уже не дышал, он был совсем холодный… Я потеряла голову, и в этом все мое преступление… Но чтобы я своего ребенка… Нет, нет, никогда!

– Твоего ребенка, несчастная? – вскричал Морель, воздевая обе руки, словно он хотел уничтожить Луизу этим жестом и этим страшным возгласом.

– Пощади, отец, пощади меня! – воскликнула Луиза.

Воцарилась тяжкая, жуткая тишина, а затем Морель заговорил еще более страшным голосом:

– Уведите ее, господин комиссар, уведите эту тварь… Она мне больше не дочь…

Гранильщик хотел выйти, но Луиза бросилась ему в ноги, обхватила обеими руками его колени и, откинув голову, закричала с отчаянием и мольбой:

– Отец мой! Выслушайте меня, только выслушайте!

– Господин комиссар, заберите ее, я вам ее оставляю, – повторял гранильщик, тщетно пытаясь освободиться от рук Луизы.

– Послушайте ее! – вмешался Родольф, останавливая его. – Не будьте хоть сейчас таким безжалостным.

– И это она! Господи боже мой, она! – повторял Морель, пряча лицо в ладонях. – Обесчещенная!.. Подлая!..

– А если она приняла бесчестие, чтобы вас спасти? – тихо спросил его Родольф.

Эти слова поразили гранильщика как молния. Он посмотрел на свою заплаканную дочь, все еще обнимающую его колени. Его вопрошающий взгляд был неописуем. И вдруг он проговорил глухим голосом сквозь стиснутые от ярости зубы:

– Нотариус?

Ответ уже дрожал на губах Луизы… Она готова была сказать, но, видимо, какая-то мысль удержала ее; она опустила голову и промолчала.

– Да нет же, еще сегодня утром он хотел посадить меня в тюрьму! – засмеявшись, продолжал Морель. – Значит, это не он? О, тем лучше, тем лучше!.. Ей нечем даже оправдать свою вину, значит, я тут ни при чем, я не виноват в ее бесчестии… и могу проклясть ее без угрызений совести!..

– Нет, нет, не проклинайте меня, отец! Вам я все расскажу, только вам одному. И вы увидите, увидите, достойна ли я прощения…

– Выслушайте ее ради бога! – сказал Родольф.

– О чем она может мне рассказать? О своем бесстыдстве? Пусть расскажет всем, а я подожду…

– Сударь! – воскликнула Луиза, обращаясь к комиссару полиции. – Сжальтесь! Позвольте мне сказать несколько слов моему отцу наедине… прежде чем мы расстанемся, может быть, навсегда. И перед вами я все расскажу, наш спаситель, но только вам и моему отцу…

– Я согласен, – сказал комиссар.

– Неужели у вас нет жалости? Неужели вы откажете ей в последнем утешении? – спросил Родольф Мореля. – Если вы хоть немного благодарны мне за все доброе, что я для вас сделал, не откажите вашей дочери в этой последней милости.

После минуты угрюмого и злобного молчания Морель проговорил:

– Пошли!

– Но куда? – удивился Родольф. – Рядом вся ваша семья…

– Куда? – переспросил гранильщик с горькой иронией. – Куда мы пойдем? Наверх, наверх, в мансарду… поближе к телу моей маленькой дочки… Самое подходящее место для таких признаний, не правда ли? Пошли! Посмотрим, посмеет ли Луиза лгать перед трупом своей сестренки. Идем!

И Морель с блуждающим взглядом вышел из комнаты, не оглядываясь на Луизу.

– Сударь, – тихо сказал комиссар Родольфу. – Ради бога, сократите как можете этот тягостный разговор из жалости к несчастному отцу. Вы были правы, боюсь, его рассудок не выдержит, у него и сейчас был уже взгляд безумца…

– Да, я, как и вы, опасаюсь нового и ужасного несчастья. Постараюсь, чтобы это горестное прощание длилось недолго.

И Родольф начал подниматься по лестнице вслед за гранильщиком и его дочерью.

Каким бы ни был странным и зловещим выбор Мореля, он, так сказать, определялся расположением комнат: комиссар полиции согласился ждать у Хохотушки, семья Мореля занимала комнату Родольфа, значит, оставалась только мансарда.

В этот жуткий склеп под самой крышей и пришли Луиза, ее отец и Родольф.

Жестокое и мрачное зрелище!

Посреди мансарды, такой, как мы ее описали, на топчане старой идиотки лежало тело умершей утром девочки, прикрытое рваным одеяльцем.

Потоки яркого света, проникая сквозь узкое окно в потолке, падали на лицо трех актеров этой сцены, превращая их в белые маски с резкими черными тенями.

Родольф стоял, прислонившись спиной к стене; у него было тяжко на душе.

Морель присел на край своего верстака, понурив голову и опустив руки; пристально и угрюмо смотрел он на топчан, где лежало тельце маленькой Адели.