Зинаида Чиркова - Звезда печального счастья

На третьем ударе он потерял сознание…

Когда наказание кончилось, его сняли с кобылы, облили его исполосованную и вспухшую кровавыми ранами спину водкой, набросили тюремный халат, подложенный на кобылу под него, и отвезли в тюрьму.

Он хворал недолго. Жгучие струи водки обеззаразили его тело, и кровавые струпья скоро зажили.

Он вынес и это.

Он вынес и железа. Скованные железной цепью, ноги могли делать только маленькие шажки, а руки были привязаны к ножным кандалам. И шестьсот верст пришлось ему сделать этими неуклюжими шажками, деля с другими арестантами их долю…

Он долго размышлял о зверстве и жестокости на Руси, доискивался до корней жестокости и варварства, приходил к мысли, что во все времена, и особенно цари из династии Романовых отличались звериной жестокостью и садизмом…

Лишь Елизавета отменила смертную казнь, лишь Екатерина старалась смягчить наказания, но кровь династии лежит на них всех, и от возмездия не уйдет никто…

Нет, не замолить грехов Романовых, думал Александр долгими зимними ночами, греясь у печурки и глядя в дымный огонь сквозь ее открытую дверцу. Синее пламя облизывало сосновые поленья, капли смолы выступали на них, как слезы прошедших поколений. Вскипала смола и выстреливала искры, словно выстрелы народных бунтов, вскипавшие из слез угнетенного народа.

Он смотрел в огонь, и все более и более мрачной рисовалась ему история многовекового царствования Романовской династии. Пламя играло отблесками на черных закопченных стенах его неказистой избушки, в которой и всего-то было, что стол, лежанка, два грубо сработанных стула да по стенам кое-где несколько картинок и гравюр религиозного содержания — иконы Божьей Матери и Александра Невского, виды некоторых монастырей и портреты нескольких духовных лиц, с которыми был он дружен и близок по мыслям.

На грубом столе самого примитивного образца лежали Евангелие, Псалтырь, акафист Пресвятой Животворящей Троице, молитвенник, изданный Киево-Печерской лаврой да «Семь слов на Кресте Спасителя»…

И, хотя соблюдал он необычайную чистоту во всем, мыл пол из грубых деревянных плах добела, сметал пыль каждый день, обметал паутину по углам, все убранство его крохотной кельи было таким старым и потускневшим, что и сам он казался себе уже дедом-моховиком…

Тем не менее всегда его одежда была чиста доброхотством старух, приходивших в келью, всегда белым снегом отдавали носовые платки, а длинная холщовая блуза да такие же панталоны дополнялись белыми же чулками и кожаными грубыми башмаками. Для простых домашних работ употреблял он синий вылинявший халат, а к приему посетителей наряжался в черный кафтан. Для зимы у него висела на крючке вытертая меховая шуба, а треух он носил уже очень много лет.

Искорки пламени проскакивали между смолистых поленьев, и словно бы вся история его рода проходила перед его глазами… История жестокая, кровавая, изобилующая характерами безмерно свирепыми и не знающими удержу в своей жестокости…

Вся жизнь простого народа проходила в неустанной порке — пороли родители, учитель в школе, порол помещик на конюшне, офицеры, становые, волостные судьи, все, кто хоть чуть возвышался над бесправным и бессловесным народом. И теперь еще манерная дама, читавшая и «Бедную Лизу» и Ричардсона, игравшая Моцарта, порола дворовых девок за плохо выглаженную косынку и втыкала иголки прямо в грудь ее, если не вовремя подавали ей игольницу и подушечку для иголок.

А все пошло от киевских еще князей, продолжилось на Руси Московской и до сегодня царствует на России произвол, жестокое наказание, и выбить эту свирепость из народа возможно ли когда?

Еще византийские и немецкие историки, как читал Александр, отмечали необычайную свирепость и жестокость славян на войне. Это уже потом начали говорить, что жестокость и свирепые наказания пошли от татар, от монголов, у которых научились славяне дикой расправе над себе подобными. Однако даже в Русской правде, своде законов Киевской Руси, было такое правило: «Если кто кого ударит без княжего слова, за ту муку 80 гривен».

А если по слову княжему? Значит, можно…

Приняв христианство, Русь приняла и суровые законы Номоканона. Греко-византийское христианство не стеснялось в казнях, и казнях самых свирепых. Церковные суды изощрялись в жестокости. Лука Жидята, новгородский епископ, отрезал холопу Дудику нос и обе руки за то, что тот будто бы возвел на него обвинение. А в XII веке митрополит велел епископу Феодорцу «урезати язык яко злодею и еретику и руку правую утята и очи ему выняти, зане хулу измолве на святую Богородицу». Правда, об этом Феодорце ходила молва, что, будучи епископом во Владимире, «немилостивый был мучитель, одним головы рубил, другим глаза выжигал и язык вырезал, иных на стене распинал и мучил немилостиво, желая исторгнуть у них имение…»

Значит, сама христианская церковь отвергла завет Христа — любить ближних…

Именно церковь поддерживала в московских государях убеждение в неизмеримо более высоком значении, и потому малейшее сравнивание государя с холопом свирепо и жестоко каралось. Одно слово, сказанное по недомыслию, в пьяном угаре или спроста, безо всякого умысла, превращалось в государственное преступление и каралось «Словом и делом». Каждый, кто слышал невежливое слова о государе, должен был немедленно донести, кричать «Слово и дело». Тут же обвиняемого вели в застенок, пытали и предавали жестокому наказанию, а чаще смерти.

Тишайший Алексей Михайлович, родоначальник и основатель романовской династии, ввел Уложение, которым «Слово и дело», бывшее только в обычае, превратилось в закон.

Одна женщина украсила жемчугом образ Николая Чудотворца. Обеднев, решила взять несколько жемчужин из образа. Ее схватили и отсекли обе руки.

Молодой парень выстрелил по скворцу, пуля срикошетила в царские покои. Стрелку отсекли левую руку и правую ногу.

Руки и ноги резали не по правилам — как удобнее. Раскольникам, положа руку на плаху, отсекали по запястье, ноги урезались до лодыжки, а пальцы — выше первого сустава.

Романовы велели прибивать отрезанные члены для устрашения в самых людных местах. Секли уши мошенникам и тем, которые играют в карты и проигрывают, воруют, режут людей и шапки срывают. Одно левое ухо отсекали за первую татьбу — преступление, второе — за вторую… А потом и пошло, и пошло. Стали резать уши за драку и пьяное дело, денежным ворам, участникам бунтов и мятежей. В 1662 году в Москве выявились подделыватели медных денег — многие бояре замешаны были в этом деле, в том числе царский тесть. Не поглядел на боярство царь — велел отрубить им руки и ноги.