Зинаида Чиркова - Звезда печального счастья

Оставался Николай, совершенно неподготовленный к царствованию…

Александр написал все письма, свое духовное завещание, вложил все в толстый конверт, надписав на нем: вскрыть в случае моей смерти…

О смерти он не думал — знал, что Господь предпочтет кару более суровую: он станет медленно терять одно за другим все дорогие и близкие лица, покуда не останется совсем один…

Как это сказала юродивая — благословен…

Что должен он сделать, чтобы заслужить прощение Господа, спасти свою душу? Александр много беседовал с архимандритом Фотием, толковал о душе, о загробном мире, но и тот не мог ему подать простого и ясного ответа, а отвечал на все одно-единственное:

— Молись, мой сын, Господь укажет тебе путь…

Он молился, долгими часами стоял на коленях перед образами святых, ездил на богомолья, но покоя в душе так и не было, и он все еще не знал, какой путь ему предопределен…

Он прилег на свою старенькую железную узкую кровать с тощим тюфяком, закрыл глаза, но думы все еще не оставляли его, и все чудилась ему роковая ночь с одиннадцатого на двенадцатое марта 1801 года…

Никита Панин, первым отважившийся предложить Александру стать во главе заговора, был в Москве — Павел отставил его и сослал в подмосковное поместье за малейший пустяшный проступок, остались лишь Пален да Платон Зубов — состарившийся бывший фаворит Екатерины. Генерал Бенингсен также был отправлен Павлом в свое минское именье и тоже за случайную оплошность. Но Зубов и Пален уговорили его остаться в Петербурге тайно, а когда сообщили, что во главе заговора стоит сам великий князь Александр, тот согласился на все уговоры и являлся самым деятельным участником заговора.

Перед самым вечером в тот день генерал Талызин пригласил в гости молодых офицеров, которым отводилась главная роль в перевороте.

Офицеры пили, говорили и воодушевлялись. Тайный советник и сенатор Трощинский написал манифест, которым объявлялось, что государь император вследствие болезненного состояния принимает в соправители великого князя Александра Павловича. Но вся офицерская молодежь понимала, что добровольно Павел не подпишет эту бумагу, а потому предполагалось его принудить к этому и увезти в крайнем случае в Шлиссельбургскую крепость.

Платон Зубов и генерал Бенингсен взяли на себя переговоры с императором, а Пален и Уваров должны были позаботиться о порядке в проведении переворота.

Дежурный адъютант царя Аргамаков тоже состоял в числе заговорщиков. Он-то и провел всю толпу в Михайловский замок по подъемному мостику и винтовой лестнице, ведущей из покоев императора в апартаменты княгини Гагариной, расположившейся как раз под его спальней.

Стычка с дежурным камер-юнкером едва не испортила всей затеи. Он отворил двери в покои Павла по требованию Аргамакова, но один из пьяных офицеров ни с того ни с сего ударил его по голове так, что тот резко закричал. Офицер хотел пристрелить его, но пистолет дал осечку.

Крик камер-гусара настолько испугал заговорщиков, что все они рассыпались и ударились в бегство. Но генерал Бенингсен не потерял присутствия духа, и вчетвером — Зубов, он и еще четыре офицера — ворвались в кабинет-спальню Павла.

Платон Зубов пришел в ужас, увидев пустую постель императора, но Бенингсен заметил босые ноги под тканью ширм и понял, что Павел вскочил и стоит за ширмами.

Он подошел к императору, стоящему в ужасе в одной ночной сорочке и колпаке на голове.

Зубов растерялся и не мог вымолвить ни слова. Бенингсен прошел прямо к Павлу и объявил ему:

— Ваше величество, вы арестованы.

— Что это значит, — закричал Павел и, обратившись к Зубову, еще более громко воскликнул: — что все это значит, Платон Александрович?

Наверное, мелькнула у него мысль, зря он не выслал этого фаворита после смерти матушки, но тот валялся в ногах, так молил и унижался, что Павлу стало жаль его. И вот — получил. За жалость и охранение положения он явился арестовывать своего императора.

Тут подошли разбежавшиеся офицеры, и Бенингсен запер двери, и те, что вели на половину императрицы, и спальни.

— Вы арестованы, государь, — повторил Бенингсен.

— Что значит арестован? — снова закричал Павел и попытался силою прорваться к дверям той комнаты, где хранилось оружие.

Но пятеро пьяных офицеров набросились на него. В эту минуту на помощь заговорщикам подошла рота семеновцев, но заговорщики не поняли, что это свои, и снова собирались разбежаться. Генерал Бенингсен встал на пороге комнаты и пригрозил, держа обнаженную саблю:

— Теперь уже поздно, зарублю всякого, кто выйдет отсюда…

— Теперь нет больше отступления, — еще раз сказал он, и вышел из комнаты, приказав князю Яшвилю охранять царя…

Офицеры сбились вокруг Павла, и Павел, совершенно оправившись от испуга и неожиданности, стал громко звать на помощь. Яшвиль держал его за руки, но Павел оттолкнул его и пытался вырваться.

Оба они упали на пол, и кто-то из заговорщиков — Александр так и не узнал кто — сорвал с себя шарф и обвил им шею императора. Голый, в растерзанной рубашке, с лысой головой, Павел отчаянно сопротивлялся. На Яшвиля и на него навалилась целая толпа…

Бенингсен возвратился, удостоверился, что император мертв, и распорядился одеть его и положить на кровать.

Несколько слов порицания высказал он убийцам, но спокойствие его привело к спокойствию и убийц, хотя они и были подавлены разразившейся дракой и смертью императора…

Бенингсен распорядился вызвать прислугу и объявил, что император скончался от удара…

Во все время этого происшествия Александр сидел в своей комнате — он был под домашним арестом. Он все порывался бежать на помощь отцу, но приставленные гвардейцы не выпускали его из комнаты…

Пален прибыл тогда, когда все было кончено, и первым объявил эту весть Александру. Ничего, кроме слез и рыданий, он не услышал.

— Полноте ребячиться, — сказал он стонущему Александру, — солдаты ждут, идите царствовать…

И он пошел и вот уже двадцать пять лет мучается угрызениями совести — не будь его согласия, никто не посмел бы убить отца, не будь его приказаний, никому и в голову не пришло бы совершить переворот.

Он один виноват в смерти отца, один виноват в клятвопреступлении, и нет ему покоя ни днем, ни ночью…

В ту ночь, обнявшись, они сидели с Елизаветой в углу комнаты и горько плакали. Та ночь сблизила их как никогда. И вот теперь она умирает, последняя, кто знает его душу и рвется помочь, несмотря ни на что…

Он может придумывать сколько угодно оправданий, может говорить, что не желал смерти отца, что тот распорядился приказом заточить всю царскую семью в Шлиссельбург, но он должен был покориться своей участи, не восставать против отца. Даже матери он сказал, что ничего не знал о заговоре.