Зинаида Чиркова - Звезда печального счастья

Она действительно была прекрасна — едва перевалило ей за двадцать, и глаза ее еще не успели потускнеть, хотя и много слез выплакала Наталья Дмитриевна, волосы ее, роскошные, отросшие за эти годы, плащом укрывали всю ее спину, а черные пряди креста на голове резко выделялись даже в этом полумраке своим четким очертанием. Словно спускались четыре волны с макушки ее головы, разделяя все пепельные волосы на четыре равные части. Свежее ее молодое упругое тело еще не успело отяжелеть, было благодатно-свежим и упругим, и Михаилу Александровичу казалось, что это не она, давно любимая и знакомая женщина, а другая, вовсе не та, что приходит на свидания всегда в черном платье и черном чепце. Теперь она была белоснежная, живая и теплая, как роскошная лилия этих мест. Он заново открывал ее тело, он целовал каждую клеточку его, и губы ее распускались, словно лепестки лилии, под его губами, отвыкшими от женских ласк.

Она немножко стеснялась его, она тоже отвыкла за эти годы от его смугловатой, чистой и гладкой кожи, от его сильных рук, от его ищущих губ. Она стеснялась и пыталась даже закрывать свое тело пологом, но он отбрасывал его и любовался ее красивым, молодым, блещущим свежестью и упругостью телом.

— Боже мой, какая ты красивая, — все время повторял он, — я так отвык от тебя, я не могу насмотреться, я так люблю тебя, твое божественное тело! За что мне награда такая от Провидения, за что так награждает меня Господь!

Впервые за пять лет именно так уединились они на этом переходе, в этой неказистой войлочной юрте бурятов, со звездами, смотрящими через отверстие в самой середине конуса юрты, с большим куском войлока возле очага, медленно струящего синий дымок прямо в вышину яркого звездного неба.

Они и сами понимали, как прекрасна эта ночь в такой странной обстановке, посреди лагеря каторжан, в нелепой бурятской юрте, что приготовлены были для ночлега всей группы каторжников. Вокруг лагеря стояли часовые, у костерков около юрт сидели и лежали конвойные солдаты, а им разрешил Лепарский переночевать вместе, в одной юрте. Как благословляли они этого старого служаку, как благодарили его в душе за это разрешение и как были тихо счастливы, оставшись наедине.

Никто, как они, не мог бы понять этих минут счастья.

Ночь пролетела так быстро, что они и не заметили, как серый рассвет притушил яркий блеск звезд в отверстии вверху юрты, но едва услышали громкий голос, возвещавший о подъеме, как удивленно взглянули друг на друга. Неужели уже прошла ночь, неужели опять вернется все к тому же монотонному однообразию казармы…

Но уже оба понимали, что после этой ночи, когда глаза их не сомкнулись ни на минуту, не будет больше свиданий с часовым, начнется нормальная семейная жизнь. Как страстно оба мечтали об этом, как хотелось им продлить эти минуты уединения и тишины, как хотелось еще забыться в объятиях друг друга!

Но суровая проза каторжной жизни уже ворвалась в их сознание. В три часа пополуночи, едва только начинал брезжить осенний холодный рассвет, как лагерь свертывался и выступал в поход. Шестьсот верст надо было пройти до Петровского завода, где для них приготовили тюрьму и где можно было, как им обещали, жить с мужем прямо в его тюремной камере. Но для этого надо было сделать шестьсот верст пешком, надо было преодолеть много речушек и речек, взбираться на горы и одолевать скучные долины, вступать под сень нависших скал и едва заметными отвесными тропами пробираться по краю пропасти.

Но ночью их опять ждал ночлег вдвоем, и они согласны были идти пешком, только бы ночью очутиться в объятиях друг друга и снова и снова познавать тела друг друга.

Фонвизин был ранен в войну, раненая нога и теперь беспокоила его, и Лепарский распорядился его в числе нескольких человек везти на повозке. А женщины, сопровождавшие караван каторжан, ехали в своих экипажах. Надежный Федот и верная Матрена были рядом, и Наталья Дмитриевна даже окрепла и поздоровела за эти почти два месяца похода в Петровский завод.

Михаил Александрович засыпал, едва добирался до своей повозки, а Наталья Дмитриевна отсыпалась от бессонной ночи в своем удобном уютном тарантасе.

Наталья Дмитриевна вспоминала, как вся Чита провожала своих заключенных. Странно как будто, что жители этого небольшого селения так привязались к государственным преступникам. Но оказывалось, что и эта партия ссыльнокаторжных принесла маленькой деревеньке в двадцать домов очень даже большую выгоду. Деревня узнала деньги, которыми расплачивались и жены, и сами декабристы за услуги, что елико возможно доставляли жители каторжникам. Дома, которые построили и сам комендант, прекрасный особняк, и княгини Трубецкая и Волконская, а также и Полина Анненкова, остались здесь, в деревне, украсили собою бедный ряд деревенских изб. Обустроились и сами читинцы — они узнали множество новых овощей, плодов, которые за короткое и бурное лето успевали вырастить каторжане, получавшие через своих жен семена из средней России и даже и из-за границы. Кроме того, наступила прекрасная пора в этих местах — красочная, плодоносная осень, а все, что вырастили на своих огородах в остроге, не брали каторжники с собой — осталось сельчанам. И всем селом провожали их версты три, до самого перевоза через речку, — плакали бабы, хмурились и благословляли каторжников мужики, вертелись и сновали ребятишки. Снова пустела Чита, и снова некому было подать хороший совет, рассказать о России, а госпожа Смольянинова убивалась так, как будто навеки прощалась с самыми родными, самыми дорогими людьми. Она припала к Полине Анненковой, и заливаясь слезами, совала ей и калачи, и пироги, и многие печенки на дорогу. Она задарила своими стряпанными изделиями всех каторжан, и невозможно было им отказаться от ее подарков, хоть и нести невмоготу, а положить в повозки не разрешалось…

Петровский завод, куда пешком топали государственные преступники, отстоял недалеко от Верхне-Удинска, и там за три года возведен был специально для декабристов настоящий острог, тюрьма по всем современным правилам, не хуже, чем где-нибудь в Америке. Да и строился этот каторжанский замок по типу исправительных заведений Америки.

Наконец после долгих проводов, плача и благословений два отряда каторжан вышли в путь. Одним отрядом командовал племянник самого Лепарского, плац-майор, подполковник Лепарский, а второй отряд вел сам комендант.