Дмитрий Гусаров - Банка консервов

И все же он нашел в себе мужество не броситься вслед очертя голову. Он двинулся медленно и осторожно, вглядываясь в каждую мелочь. На каменистых высотках тропа пропадала, приходилось чуть ли не на каждом шагу останавливаться, присматриваться, искать… На болотах она пролегала темной линией глубоко вдавленного мха, но все равно спешить было опасно.

Он понимал, что идет медленнее, чем те люди. Однако твердо решил не торопиться, пока точно не установит, чья это тропа. Нужно лишь добраться до места привала. Там он обязательно найдет что–либо такое, что ясно покажет, кто идет впереди.

Привалов долго не было. Это настораживало. Партизаны, как правило, через три–четыре километра останавливались ка короткий отдых.

«Может, я просто не заметил, — подумал он. — Может, они отдыхали, не садясь на мокрую траву… Важно не потерять тропу и быть осмотрительным».

Наконец он наткнулся на то, чего так долго ждал.

В заросшей мелколесьем лощине, посередине которой неслышно перепадал между камнями прозрачный родничок, он увидел серое пятно потухшего костра. Он почему–то подумал, что люди здесь были недолго. Они, вероятно, попили чаю, отдохнули часок–другой, может, даже просушили на полочках у костра портянки и тронулись дальше.

Сам он уже много дней мечтал посидеть у огня и, возможно, поэтому так живо представил себе наслаждающихся теплом и отдыхом партизан. Нет, что ни говори, а костер это просто здорово. Даже в самые знойные дни жар от него удивительно приятен… В их группе никто не умеет так ловко разводить костры, как минер Проккоев…

Он огляделся. В глаза сразу же бросился тусклый золотистый блеск, выбивавшийся из–под густого жирного черничника, неподалеку от костра.

Он шагнул туда, нагнулся и ликующе рассмеялся. Это была консервная банка — точь–в–точь такая же, какая еще оставалась в его мешке. Он не ошибся, по тропе шли свои, и это было сейчас самым важным.

— Порк лунсеон меат, — привычно прочел он, чувствуя, что может расплакаться от счастья. Сейчас надпись прозвучала совсем по–особому, она указывала, звала вперед.

«Иди, догоняй, там твои друзья!» — читало его сердце в таинственной золотисто–черной ряби непонятных, но таких знакомых слов.

И он пошел. Даже не пошел, а почти побежал по тропе, стараясь наверстать упущенное время и как будто не замечая усталости. Иногда он спотыкался, падал на мокрый прохладный мох. Хотелось полежать, отдышаться, но он не позволял себе этого. Несколько раз он сбивался с тропы, но вовремя спохватывался, отыскивал ее и шел все быстрее и настойчивей.

«Вдруг это моя группа? Вдруг они задержались, искали меня? Нет, они не могли задерживаться там долго. Это наверняка другие, но это — наши, наши, наши… Как обрадуется командир! Но он не покажет этого, нет! Он даже будет подчеркнуто строгим… Куглину станет стыдно. И поделом, пусть не выдумывает… А может, он и не такой? Может, он совсем хороший, и ничего в группе обо мне плохого не думали? Зря я Куглина обижаю, совсем зря?»

Кончилась ночь, если можно было назвать ночью чуть сгустившиеся сумерки, которые сделали лишь более заметным неподвижно висевший над землей туман. Где–то впереди и слева опять поднималось солнце, но его не видно было за облаками и туманом. Здесь не было ни утра, ни дня, ни ночи. Все было таким же однообразным, как эта узкая тропа, у которой, казалось, не будет конца. Подъемы и спуски, чавканье по вязким болотам и глухой сбивчивый топот по обомшелым каменистым взгорьям… Подъемы и спуски, чавканье и топот, тропа и туман…

Потом ему почудился запах дыма. Возможно, это лишь почудилось, но он побежал из последних сил.

Застать их на привале! Об этом он мечтал всю ночь… Ему казалось, что если он и догонит идущую впереди группу, то это обязательно случится на привале. Он окликнет их, выйдет к костру и скажет:

— Товарищи, это я… Я свой… Я так рад, что догнал вас…

Затем он целый час, а может, и два, будет сидеть у костра, отдыхать и рассказывать, как глупо все получилось… Глупо, но в конце концов счастливо! Ему здорово помогла эта вот самая банка… Он вынет из мешка свою последнюю банку, для них, незнакомых ему людей, она будет таким же верным паролем, каким она была для него на тропе.

Он увидел костер, когда находился от него в каких–нибудь пятидесяти метрах. Стоя на краю крутого склона, он смотрел вниз и ничего не понимал. Костер был совсем не похож на партизанский — желтые языки огромного пламени безбоязненно извивались над землей, разгоняя туман. Люди у костра тоже были непохожими на тех, кого он ожидал встретить. Они сидели, лежали, стояли у огня, и все были в чужой зеленой форме.

Он уже догадался, что внизу финские солдаты, и даже не обычные солдаты, а егеря из батальона пограничной охраны, которых ему впервые довелось видеть так близко. Он мог бы, пожалуй, еще скрыться, так как внизу его не замечали, но чувство, куда более сильное чем страх, поразило его. В руках у этих людей там, внизу, он отчетливо видел золотистые банки. Точь–в–точь такие же, что лежит в его мешке, что присланы на далекого Чикаго… Не одна, не две, а много банок тускло поблескивали сквозь расступавшийся туман.

Все это длилось не более двух десятков секунд.

— Seis [3] Seis — Стой! (финск.) ! — испуганно закричал голос откуда–то слева, и сухо простучала бесприцельная автоматная очередь. Пули защелкали в ветках позади.

Он даже не обернулся на голос, лишь машинально присел. Но в тот же момент отчаянная ненависть, какой он никогда еще не испытывал, подняла его. Он вскинул автомат и уже сквозь прорезь прицела увидел, как забегали, засуетились вспугнутые тревогой люди у костра.

Он нажал на курок и не отпустил его до тех пор, пока в диске не кончились патроны.

Только этим он мог отплатить теперь и тем людям внизу, пришедшим на землю его страны, и веселому моряку, так коварно обманувшему его, и самому себе за наивную веру в золотисто–черную надпись из чужих слов…

1962 г.

Все в порядке!

Чикаго! Фирма моего дяди. Соединенные Штаты — помощь Советскому Союзу!

Seis — Стой! (финск.)