Александр Чиненков - Форпост в степи

Она схватилась за сердце. Потупив взор, Авдотья закачала головой и, всплеснув руками, разразилась громким отчаянным плачем:

— Да, да, да! Вы мне разбили сердце, нате, вот оно, растопчите его! Я выйду за Луку, выйду! А ежели бы я отказала? Кто б меня слухать–то стал?

Марья обняла несчастную сестру, и они уже рыдали в два го–лоса.

— Маруська, не говори мне больше о Луке. Иначе я с ума сойду, — зашептала Авдотья. — Айда лучше к реке сходим. Там я хоть вздохну чуток спокойней.

Сестры спустились к Сакмаре. Сквозь слезы, вздохи и причитания Авдотья излила душу Марье. Девушки дошли до берега быстроводной реки и присели на ствол поваленного разливом дерева. Глубоко вздохнув, Авдотья взяла за руку сестру и сказала:

— Люблю я его, Маруся, а вот замуж за него идти боюсь. Чует душа недоброе… Ох как чует!

Марья поцеловала мокрую от слез щечку сестры и сказала:

— Не рви душу себе. Супротив воли родителей не пойдешь. Хорошо хоть любишь его. Могли ведь и за кого другого отдать! А хочешь не хочешь, слушать тебя все одно никто не будет.

— Что это?

Авдотья вдруг насторожилась. Ей послышался конский топот в лесу.

— Айда до дому, Авдотья, — встревоженно сказала Марья. — Вдруг степняки скачут?

— Гляди, — прошептала Авдотья, — трое верховых. Это не кочевники, а цыгане!

Уходить было поздно: мимо спешившихся цыган проскользнуть незамеченными было невозможно. Девушки едва успели юркнуть под ближайший куст, как цыгане вышли на берег.

— Двое мужчин и женщина, — прошептала сестре Марья, разглядывая пришельцев сквозь листву ракиты.

Цыгане привязали к дереву коней, а сами расположились на том же бревне, на котором сидели сестры.

— Слава Господу! — дрожащим голосом проговорила цыганка. — Здесь никого нет.

Авдотья закусила губу, а Марья вздрогнула. Как громом пораженная, она широко раскрыла глаза. Кровь бросилась ей в лицо.

— Так что же с вами случилось в городке? — певуче спросила по–русски женщина.

— А то ты не знаешь, Серафима! — воскликнул молодой цыган. — Поди, тебе все уши уже про это прожужжали!

— Не горячись, Вайда! — перебил его пожилой мужчина, в левом ухе которого было большое золотое кольцо. — Раз Серафима от нас услышать хочет, знать, надо рассказать!

Он укоризненно покачал седеющей головой и схватился за бороду, словно собираясь оторвать ее.

— Что же это творится, ромалы?!

Вскрик парня повис в тишине.

— А меня… а меня, — зло заговорил Вайда, — чуть до смерти не забили казаки проклятые!

Отвисшие губы его дрожали. Старый цыган протянул ему кисет с табаком:

— Раскури–ка трубочку, племянник, и успокойся…

Вайда вынул из–за пояса трубку и набил ее табаком.

— Что будет с нами? — прозвучал мелодичный голос цыганки. — Говорила вам — не ходите в городок к казакам.

— Уходить надо, — раскуривая трубку, высказался мужчина. — Думали договориться, а видишь, как вышло? Наломали дров и еле ноги унесли.

Слова цыгана шли совсем не от трусости. Сидевшие с ним люди всегда знали, что кочевая жизнь таит в себе опасность. Теперь она угрожала их табору.

— И Лялю не вернули, и сами еле ноги унесли, — вздохнула Серафима. — Я же упреждала тебя, Вайда, что не твоя Ляля. Ваши дорожки разные! Ладно, казаки след за вами в табор не нагрянули. Все бы разнесли в пух и прах, головы отчаянные.

Молодой цыган нервничал, теребил дымящуюся в руках трубку, тер мундштук пальцами, но не курил. Он был уже не тем удалым Вайдой, который всячески демонстрировал перед табором чудеса храбрости. Куда подевались его бравый вид, его показное бесстрашие… Вспыльчивый, как сухая трава, Вайда и сгорал, кажется, так же быстро.

Невозмутимо и спокойно выглядел вожак табора. Он глубоко затянулся табачным дымом и произнес:

— Если казаки за нами в табор не пожаловали, знать, и не пожалуют вовсе. Однако обид они не прощают! Знать, надо не испытывать судьбу с ними рядом, а уходить!

— Верно говоришь, Азар, — поддержала его Серафима. — Казак что медведь. Пока его не расшевелишь — не трогает! А Ляльку нам все одно не вернуть. Судьба ее далека от нашего табора.

Вайда провел рукой по побледневшему лицу и, едва сдерживая клокотавшую внутри злобу, сказал:

— Я не согласен с вами.

— Что ж, скажи с чем? — посмотрела на него Серафима. — Может, еще раз хочешь испытать терпенье казаков сакмарских? Поверь на слово, небезгранично оно!

Сжав губы так, что складки обозначились по углам рта, Вайда долго молчал. Казалось, он следит за полетом назойливого овода, кружащегося над их головами. Затем медленно заговорил, словно подводя итог своим рассуждениям:

— Вы уходите, а я остаюсь.

— Ты хорошо подумал? — спокойно спросил Азар, на лице которого не дрогнул ни один мускул.

— Да, я подумал хорошо, — настырно повторил молодой цыган. — Убью Ляльку и того, к кому она сбежала, а потом вас догоню!

Лицо Серафимы побледнело, глаза сузились. Тихим, но творедым голосом она произнесла:

— Тронешь Лялю — пожалеешь!

— Что–о–о? — удивился Вайда.

— Пожалеешь! — уже громче повторила цыганка.

— Кто?! Я?! — возмущенный цыган даже вскочил с места. — Да я и тебя зарежу, если только посмеешь встать между мной и ими!

— Тронешь Лялю — прокляну. — Серафима встала и посмотрела Вайде прямо в глаза. — Прокляну тебя и весь твой род до седьмого колена!

Цыган, выпучив глаза и вскинув голову, выхватил из–за пояса нож:

— Не успеешь, проклятая колдунья! Я прямо сейчас перережу твое горло!

Но стоявшая перед ним цыганка не испугалась:

— А я не буду тебя проклинать, соколик, — с улыбкой сказала она. — Ты все равно не убьешь Лялю.

— Это почему? — забыв про злость, удивился молодой цыган.

— А я уже вижу тебя у ее ног мертвым!

Серафима сняла с плеч платок и повязала его на голову. Затем еще раз взглянула в глаза остолбеневшего Вайды:

— Подохнешь в страшных муках, гордец! Я вижу, как огромные клыки страшного зверя рвут твою плоть на части!

Сидевший все это время молча вожак табора кряхтя поднялся на ноги:

— Каждому в этом мире свое. Кто хочет остаться здесь, пусть остается. А я уведу табор подальше от этих мест! Слава богу, дорог на свете много!

Больше не говоря ни слова, цыгане вскочили на коней, и вскоре стук копыт поглотился лесом. А сестры Комлевы еще долго сидели в своем убежище, боясь пошевелиться: так удручающе подействовали на них дерзкие выкрики молодого цыгана.

Первой пришла в себя Авдотья. Она тихо ткнула локтем в бок сестру и прошептала:

— Айда бегом до избы, Марья.

— Айда, — встрепенувшись, засуетилась девушка.

— Родителям покуда ничего не обскажем, — предупредила ее Авдотья.

— Почему? — удивилась сестра.

— Покуда и сама не знаю. Но, думаю, что не надо их зазря тревожить! Батюшка узнает, что одни на берег реки ходили, заругает!