Александр Чиненков - Форпост в степи

В лесу Ляля радовалась всему: и воздуху, и листьям, и запаху влажной земли, а уж к грибам относилась, как к детям, так и приговаривала: «Красавчики мои, деточки лесные!»

Встречавшиеся в чащобе хищные звери не пугали ее. Рядом с Лялей они вели себя мирно и ласково урчали, когда девушка гладила их…

Как только табор раскидывал шатры у какого–нибудь села или города, слухи об удивительной цыганке немедленно облетали население, и к Ляле, как к чудодейственной иконе, тянулись люди.

Она ставила на ноги годами прикованных к постели, исцеляла незаживающие язвы.

— Расскажи нам свои секреты, — с завистью просили цыганки из табора.

Но девушка только качала головой:

— Этому научить невозможно. Способности к целительству переданы мне от родных!

Молодой цыган Вайда без памяти влюбился в Лялю. Но девушка не отвечала ему взаимностью. Она ко всем юношам табора относилась ровно и доброжелательно, не выделяя никого.

Не добившись ответной любви, пылкий Вайда возненавидел девушку. Он поклялся, что если она не выйдет за него замуж, то больше не выйдет ни за кого. Может быть, сгорающий от ревности и ненависти, Вайда уже давно убил бы Лялю, если бы она не пользовалась покровительством своей тетки, которую цыган сильно боялся.

Вайда преследовал девушку повсюду. Однажды, напившись вина, тайно пошел за нею в лес. Волосы встали дыбом у парня, когда он увидел, как Ляля подняла с земли огромную ядовитую змею, обвила тварью свою руку и, поднеся головку змеи к своему лицу, стала что–то шептать. Потом погладила ползучую тварь и опустила на землю. Вайда, замерев, смотрел на происходившее. Вернул его в действительность голос Ляли:

— Зачем следишь за мной?

— Любая девушка в таборе пойдет за мной, только поманю, — опомнившись, нагло заявил Вайда. — И ты моей станешь, как ни противься!

— Забудь об этом, — рассмеялась ему в лицо девушка.

Рассвирепел цыган, нож выхватил, но Ляля неуловимым движением выбила у него из рук оружие. Она гнала незадачливого ухажера до самого табора. Лишь завидев шатры, девушка остановилась и проводила смеющимся взглядом убегавшего Вайду.

Шагая по лесу, Ляля восторженно трогала глянцевые, влажные от росы листья. Склонялась над мшистыми кочками и ласково дразнила ретивых муравьев, перегораживая им дорогу палочкой.

Она подолгу разглядывала гигантские стволы. Огромные корни раскорячились, переплелись узлами, они были плоскими — не уходили в землю, а стлались по верхнему покрову земли. Вот почему их подмыла вышедшая из берегов река. Какова же сила воды?! И Ляля, содрогаясь, представила себе наводнение и треск, и скрип, и грохот лопающихся от напора воды корней.

Пролетали бабочки — она замирала на месте, затаив дыхание, чтобы не испугать их.

Поддавшись нахлынувшему на нее чувству, Ляля запела старинную цыганскую песню о любви и верности. Ее слушателями были сумрак зарослей, яркие пятна света на листве, молодые побеги тальника, мшистые кочки, птицы, дикие звери, которые могли быть где–то рядом.

Вдруг послышался хруст. Девушка обхватила ствол молоденькой осины и ждала. Деревце было такое дружественное, теплое, клейкое, от него пахло грибами и древесной смолой. И жизнь была такая чудесная, и она не могла кончиться вот так, ни с того ни с сего. Сердце громко застучало, да так, что заломило в висках.

Из–за поваленного дерева показалась высокая шапка, потом дымок из трубки, и вот уже человек виден целиком. Накинув на голову платок, Ляля застыла. А человек приближался. Но это был не тот, кого она ждала в лесу. От незнакомца веяло холодом и злом и исходил тяжелый запах смерти.

Не помня себя, закрыв лицо руками, она закричала, как кричат, когда отгоняют от себя нечистую силу: «Огонь, пропади!» Ей казалось, что один из страшных снов, часто посещающих ее ночью, вдруг стал явью, что она не в лесу у ласковой речки Сакмары, а в какой–то непроходимой чаще, среди болот. Вот перед ней сам лесной хозяин — леший, заросший густой бородой так, что лица не видно. Он стоит, сжимая в руке посох, а хмурые его брови нависли над глазами. Но призрак, возникший перед ней, не двигался с места, никакие заклинания не помогли. Он подошел к девушке и на цыганском языке сказал:

— Не бойся, Ляля, я не зверь, а человек! Я пришел, чтобы сказать только два слова!

И только сейчас девушка узнала Вайду. Одежда на нем была грязная и латаная в нескольких местах, сапоги развалились.

— Уходи, — сказала Ляля наконец. — Я буду кричать, пока не сбегутся люди! Иди своей дорогой.

Цыган помолчал. Посмотрев на Лялю с жалкой улыбкой, он тяжело вздохнул и стал бесцельно ковырять землю у ног острым концом своего посоха.

— Ляля, я не собираюсь причинять тебе зла, — заговорил Вайда, загораживая ей путь, когда она попыталась уйти. — Я такой же смертный, как и все, и у меня свое горе. А горе мое — ты, Ляля! Ты отравила мне жизнь. Это ты сделала меня таким, какой я сейчас есть! Это ты…

Вайда говорил еще долго, но девушка уже не слушала его слов. Ляля стояла, прижавшись спиной к дереву, а когда порывалась уйти, Вайда с беспощадной решимостью хватал ее за руку. «Сейчас возьмет меня за горло, придушит и выбросит в реку, — с ужасом подумала девушка. — Да что это я так его боюсь, в самом деле?!» — тут же сказала она себе.

— Уходи — или пожалеешь, что связался со мной!

— А я не боюсь твоего колдовства, — ответил Вайда, сдавливая ее руку. — Мне и смерть не страшна, так как жизнь без тебя хуже смерти!

— Тогда я прокляну тебя, — пригрозила Ляля и так посмотрела в глаза парня, что тот отпустил ее руку. — В аду гореть будешь. Вечно!

Она попятилась.

— Постой. — Вайда снова загородил ей дорогу.

— Отойди — или прямо сейчас услышишь мое проклятие.

— Боже мой! — воскликнул цыган. — Но почему я не убиваю тебя? Что же меня удерживает?

— Пойди прочь! — зло сказала Ляля. — Не загораживай мне дорогу!

То ли слова ее подействовали на Вайду, то ли обещанное проклятие, но он глухо зарычал и юркнул в кусты.

— В следующий раз убью тебя, грязная девка! — крикнул он уже из леса, и эта угроза вскоре растаяла в кронах деревьев.

* * *

Наступивший день заявил о себе нещадной жарой. Воздух тяжелел от предгрозового напряжения, но голубое небо оставалось чистым — нигде ни облачка.

О чем бы ни думал кузнец Архип, все вызывало у него горечь. За что бы ни брался, все валилось из рук.

Лука Барсуков уже давно забыл к нему дорогу. Что ж, юношу можно было понять. Его жгла обида. Будь он постарше и поумнее, то непременно сообразил бы, что Архип к его «бедам» непричастен. Невесту Луки сосватали без участия кузнеца, а цыганка…

Кузнец с тоской посмотрел в сторону дома Мариулы и тяжело вздохнул. Каждое воспоминание о Ляле будило в сердце необъяснимую тревогу и тоску.