Владимир Беляев - Священная война. Век XX

Охраняемый участок Бродов разбил на секторы. За каждым сектором было закреплено несколько пограничников. Всё зависело от бдительности и огневого взаимодействия. Ни в коем случае нельзя было позволить врагу обойти блокгауз с тыла.

Часть гитлеровцев повела наступление в лоб, перебегая от реки к блокгаузу напрямик. В то же время большое подразделение самокатчиков на велосипедах задалось целью вырваться на дорогу, ведущую в тыл, так чтобы избежать огня пограничников. Самокатчики огибали заставу слева нолём, а потом по стрельбищу, что находилось в полукилометре от сожжённых хат.

Старшина Григорьев вместе с сержантом Черновым должны были отражать атаки гитлеровцев, наступавших прямо на заставу. С ними вместе вели огонь по переползавшим врагам Иван Нестеров, Василий Баранов, Беломытцев, повар Тимонев и сержант Вожик. Сообразив, что взять блокгауз не так-то просто, фашисты залегли. Кое-кто из них начал окапываться. Видно было, как взлетают над зелёным лугом комья чёрной земли.

Пограничник Кузенков и Пётр Бродов занялись самокатчиками: они дали им возможность выехать из оврага на стрельбище, взять разгон и короткими очередями из «максима» стали мешать их стремительному движению.

...Нажимая изо всех сил на педали, припадая всем телом к изогнутым рулям, гитлеровцы гонят машины, силясь прорваться мимо заставы. Но их настигают пули, и, оторвавшись от сиденья, простирая вперёд руки, они летят, как жабы в воду. Велосипеды, освобождённые от седоков, ещё некоторое время петляют по полю, поблескивая на солнце вертящимися спицами, а затем падают в траву.

Бродов с Кузенковым так увлеклись стрельбой по движущимся целям, что не заметили, как произошло то, чего они больше всего боялись: закипела вода в «кожухе пулемёта. Пришлось прекратить огонь. Этим воспользовались гитлеровцы и один за другим стали прорываться на дорогу.

Столько воды виднелось за камышами, а пробраться туда и зачерпнуть хотя бы котелок не было возможности. Видя, что вражеские солдаты ускользают, Бродов нажал на спусковой рычаг. Но недолго поработал «максим» в его руках. Ствол, лишённый охлаждения, накалился, и пули не долетали до противника. Пришлось взять ручной пулемёт и из него бить самокатчиков.

А вражеские снаряды с оглушительным треском снова начали рваться рядом с блокгаузом, артиллеристы пристрелялись. Амбразуры от взрывов заваливало землёй: ограничилось наблюдение. Пришлось выползти и снаружи отрывать бойницы блокгауза.

Пороховые газы и пыль вызывали у пограничников кашель, затрудняли дыхание.

Фашисты задались целью любой ценой подавить сопротивление горстки храбрецов. Как только пулемёты в блокгаузе замолкали, гитлеровцы выскакивали из-за развалин и швыряли гранаты в ходы сообщения. Сержант Вожик, ефрейтор Нестеров и старшина Григорьев, самые ловкие на заставе физкультурники, ловили гранаты на лету и швыряли их обратно в лежащих за развалинами фашистов.

Тихо сползли на дно блокгауза смертельно раненные пограничники Кривенцов и Беломытцев. Должно быть, гитлеровцы подтянули к блокгаузу снайперов.

— Осторожнее стрелять! Дал очередь — и за бруствер! — крикнул Бродов, укладывая в сторонке погибших бойцов.

В этот миг вражеская пуля ударилась в ствольную накладку винтовки сержанта Чернова и, отскочив, попала в голову Тимоневу. Повар рухнул на землю. Пока к нему подбежали друзья — кровь залила глаз.

Бродов уложил Тимонева на шинель. Одним рывком заместитель политрука стянул с себя окровавленную рубашку и оторвал от неё длинный лоскут. Самодельным бинтом Бродов туго перевязал голову товарища.

— Что со мной? — простонал Тимонев.

— Пустяки. Царапина! — тяжело дыша, бросил Бродов, чтобы утешить Тимонева. — Потерпи немного. Скоро наши придут — перебинтуем.

— Спасибо, — чуть слышно сказал Тимонев, — мне и так лучше, — и забылся...

К вечеру несколько пьяных гитлеровцев рискнули было спрыгнуть в ход сообщения, но тут их — кого нулей, кого штыком — уничтожили пограничники.

Больше в первый день войны враг атак не возобновлял.

Ночь с 22 на 23 июня прошла спокойно, но никто из оставшихся в живых пограничников не спал.

Где-то в тылу, за полосой прибужских лесов, рдели зарева пожаров, напоминая поздний закат. Под Радеховом, Каменкой Струмиловой и Великими Мостами не утихала орудиппии канонада. Пограничники могли только догадываться, что именно там, южнее и юго-восточнее, части Красной Армии ведут ожесточённые бои. Но подтвердить догадку было нечем: телефонные провода, по которым в мирное время застава связывалась с комендатурой и соседями, сейчас валялись на земле вместе с обгорелыми столбами.

Разные мысли приходили в голову доблестным защитникам советских рубежей. Каждый из них думал и о товарищах, что лежали тут же рядом, накрытые запылёнными шинелями. Ещё вчера и Тихомиров, и Кривенцов, и Беломытцев были живы. Каждый из них принёс на заставу особые, неповторимые воспоминания о родных местах, о своих учителях и родственниках, о районных военкоматах и комсомоле, который послал их сюда. И люди, провожавшие будущих защитников границы в дальнюю дорогу, среди просьб «не забывать», «писать», в очередь с прощальными поцелуями повторяли примерно одни и те же простые слова:

— Помни, куда едешь. Держи ухо востро! А в случае чего — веди себя так, чтобы мы за тебя не краснели...

И, глядя в сторону навсегда закрывших глаза друзей, сердцем чувствуя их присутствие здесь, в эту короткую июньскую ночь, пограничники сознавали, что они напутствия близких оправдали. Никто за них не будет краснеть.

В то время когда сотни тысяч французов, англичан, бельгийцев, голландцев, скандинавов, брошенных своими генералами, сотни тысяч регулярных войск Европы бежали от первых залпов гитлеровских орудий, эти три славных русских советских воина не дрогнули, не бросились в такой спасительный соседний лес. Под огнём врага проползали они в склад за патронами, стреляли и дрались до последнего дыхания, и никто из них даже не подумал о постыдном слове «бежим».

Почему они поступали так?

Потому что знали, за что воюют! Потому что они горячо любили свой народ, свою Родину, простирающуюся от этой старой мельницы до Москвы, до далёкой Камчатки. И не было такой силы, что могла бы поколебать эту любовь.

...Глубокой ночью очнулся Юрий Тимонев. Превозмогая боль, он привстал и спросил:

— Ещё не пришли наши?

— Лежи, лежи, Юра, — подползая к нему, сказал старшина Григорьев, — пока не подошли, но скоро обязательно подойдут. Заштопают тебе рану, и поедешь на побывку в свой Череповец.

— Вот уж мать обрадуется, — прошептал, мечтая, Тимонев. — Два года дома не был. Небось волнуется сейчас.