Владимир Беляев - Священная война. Век XX

Бродов понял, что их ведут в Кристынополь. Там была уже заграница, чужая земля.

Не озираясь, глядя вперёд, Бродов прошептал Григорьеву:

— Давай трахнем велосипедистов, и делу конец!

Старшина еле заметно кивнул головой. Оживились и другие соседи по шеренге. Лишь трое слепых, которых товарищи вели под руки, неуверенно ощупывали пыльную землю босыми ногами.

У первого же поворота человек восемь пленных бросились на конвой, сбили гитлеровцев с велосипедов. Машины полетели в канаву, солдат придушили. Действовали быстро, хотя и не сговаривались.

Собрав оружие гитлеровцев, двинулись обратно, ведя под руки ослеплённых товарищей.

Решили идти на Стоянов. Там проходила железнодорожная линия на Луцк. Думали пробраться по ней к своим. Когда углубились в лес, обнаружили два кабеля — красный и чёрный. У одного из бойцов была сапёрная лопатка. Он подобрал её на дороге. Молча подтянул он оба провода на пенёк и лопатой перерубил их.

В обычных условиях выносливый солдат мог сравнительно легко дойти от Западного Буга к Стоянову. Но сейчас этот путь оказался очень трудным. То и дело, заслышав шум, приходилось сворачивать в лес. За продуктами никуда не заходили, чтобы не привлекать внимания гитлеровцев, и голод донимал самых выносливых.

Перед рассветом за лесом послышался визгливый гудок паровоза. Одновременно из канав, со всех сторон из-за деревьев на бредущих оборванных людей набросились здоровенные сытые эсэсовцы.

Так 5 июля 1941 года было подавлено сопротивление последней горстки защитников 16-й пограничной заставы...

Мало, очень мало сведений сохранилось об участниках обороны заставы.

Но даже эти отрывочные свидетельства единственного оставшегося в живых — Петра Бродова, который работал мастером на нефтеперерабатывающем заводе в Куйбышеве, о подвиге, совершенном на львовской земле, дают право говорить о людях 16-й заставы как о славных героях нашего времени, с достоинством и честью сражавшихся за свою любимую Родину.

...Другие люди охраняют нынче ту же самую пограничную реку на дозорных тропах, по которым некогда ходили Юрий Тимонев, Пётр Бродов, Вожик и Нестеров.

У каждого из пограничников своё имя, свой облик, но долг и обязанности у них те же, что и у их славных предшественников, героев 16-й заставы. Они верны партии, народу и, для того чтобы будущее наше ничем не было омрачено, зорко охраняют границу.

...Помнишь о тех, которые, обвязав себя гранатами,

бросились под танки врага. Это, по-моему, самый

великий эпизод войны, и мне поручено сделать из

него достойное памяти этих моряков произведение.

Я пишу о них со всей энергией духа, какая только

есть во мне. У меня получается нечто вроде Реквиема

в прозе. И это произведение, если оно удастся, самого

меня хоть отдалённо приблизит к душам погибших героев...

Мне кажется, что мне кое-что удаётся, потому что мною

руководит воодушевление их подвигом...

В дальней уральской деревне пели русские девушки. Одна из них пела выше и задушевнее всех, и слёзы текли по её лицу, но она продолжала петь, чтобы не отстать от своих подруг и чтобы они не заметили её горя и печали. Она плакала от чувства любви, от памяти по человеку, который был сейчас на войне; ей хотелось увидеть его и утешить вблизи него своё сердце, плачущее в разлуке.

А он бежал сейчас по полю сражения вперёд, лицо его было покрыто кровью и по́том, он бежал, задыхаясь от смертной истомы, и кричал от ярости. У него была поранена пулей щека, и кровь из неё лилась ему за шею и засыхала на ею теле под рубашкой. Он хотел рвануть на себе рубашку, но она была спрятана далеко под бушлатом и морской шинелью. Он чувствовал лишь маленькую рану на лице и не понимал, отчего же он столь слабеет и дыхание его не держит тела. Тогда он рванул на себе воротник застёгнутого бушлата; ему сейчас некогда было слабеть, ему ещё нужно было немного времени, потому что он шёл в атаку, он бежал по известковому полю, поросшему сухощавой полынью. Вблизи от него, справа, слева и позади, стремились вперёд его товарищи, и сердца их бились в один лад с его сердцем, сохраняя жизнь и надежду против смерти.

Он пал вниз лицом, послушный мгновенному побуждению, тому острому чувству опасности, от которого глаз смежается прежде, чем в него попала игла. Он и сам не понял вначале, отчего он вдруг приник к земле, но когда смерть стала напевать над ним долгою очередью пуль, он вспомнил мать, родившую его. Это она, полюбив своего сына, вместе с жизнью подарила ему тайное свойство хранить себя от смерти, действующее быстрее помышления, потому что она любила его и готовила его в своём чреве для вечной жизни, так велика была её любовь.

Пули прошли над ним; он снова был на ногах, повинуясь необходимости боя, и пошёл вперёд. Но томительная слабость мучила его тело, и он боялся, что умрёт на ходу.

Впереди него лежал на земле старшина Прохоров. Старшина более не мог подняться: моряк был убит пулею в глаз — свет и жизнь в нём угасли одновременно. «Может быть, мать его любила меньше меня или она забыла про него?» — подумал моряк, шедший в атаку, и ему стало стыдно этой своей нечаянной мысли. Вчера он говорил с Прохоровым, они курили вместе и вспоминали службу на погибшем ныне корабле. И ему захотелось прилечь к Прохорову, чтобы сказать ему, что он никогда не забудет его, что он умрёт за него, но сейчас ему было некогда прощаться с другом, нужно было лишь биться в память ого. Ему стало легче, томительная слабость в его толе, от которой он боялся умереть на ходу, теперь прошла, точно он принял на себя обязанность жить за умершего друга и сила погибшего вошла в него. С криком ярости он ворвался в окоп, в убежище врага, увидел там серое лицо неизвестного человека, почувствовал чуждое зловоние и сразил врага прикладом в лоб, чтобы он не убивал нас больше и не мучил наш народ страхом смерти. Затем моряк обернулся в темноте земляной щели и размахнулся винтовкой на другого врага, но не упомнил, убил он его или нет, и упал в беспамятстве, с закатившимся дыханием от взрывной волны. По немецкому рубежу, атакованному русскими моряками, начала сокрушающе бить немецкая артиллерия, чтобы место стало ничьим.