Александр Харламов - Перед грозой

— На рынке говорили про некую Сатину!

— Танюшку что ли? — нахмурился Тарас Павлович.

— Ты ее знал?

— Она настоящая комсомолка! — потерянно кивнул Говоров, шевеля губами, видимо, вспоминая что-то свое, личное, запрятанное где-то в душе. — Не выдаст!

— А ну как расстреляют? — прищурился Подерягин. — Я, гляжу, немцы особо не церемонятся с нашими. Чуть что — свинца в грудь! Вон, только одного на вокзале в расход пустили.

— Ее не пустят…

— Почему?

— Я что-то придумаю, — схватившись за лысую голову, пробормотал Говоров.

— Придумаешь… — хмыкнул дед Федька, прикуривая от поданной ему самокрутки. — Придумал уже с Бааде! Ты ж на верную смерть пацаненка этого посылал! Чудо, что он ушел оттуда живым! А зачем? Что в Германии больше таких Бааде не найдут? Коменданта нового не пришлют?

— Они должны нас бояться!

— Эх ты… — махнул рукой дед Федька. — Эшелоны надо взрывать с техникой и солдатами, а не в народовольцев с револьверами и бомбами играть. Размах иметь, тогда немцы вас начнут бояться. А так…За каждого убитого фашиста, вы своих десять жизней отдадите.

— Спасибо, — поднял на деда Федьку впервые за весь разговор глаза Говоров.

— За что спасибо-то? Думай, как девчонку эту, учительницу выручать будешь! Они ж ее не зря оставили в живых. Видать показательное представление готовят…

— Вы думаете?

— Уверен! — кивнул дед Федька. — им тоже надо сделать так, чтобы их боялись…

— А может вместе, придумаем? Расскажите все это нашим товарищам, — предложил неожиданно Говоров. — Я провожу, тут недалеко…

Говоров провел старика через весь центр города, ловко огибая выставленные блок — посты и стационарные патрули, дополнительных в столь ранний час еще не ходило, а потому они относительно безопасно добрались до полуразрушенного авиационной бомбой дом в конце Максима Горького.

Трехэтажка, когда-то выкрашенная в зеленый цвет, сиротливо смотрела на мир пустыми глазницами выбитых оконных проемов. Задняя ее стена рухнула вниз после очередного точного попадания люфтваффе, обнажив квартиры со старенькими крашеными полами, ржавыми рукомойниками, шкафами и частью мебели. Казалось, что трехэтажка в разрезе сделана специально, чтобы, как в музейной обстановке, рассмотреть быт советских граждан начало 40-х годов.

На развалинах копалось несколько ребятишек. Слышался напряженный смех, шелест отодвигаемых камней.

— А ну брысь! — прикрикнул на них Говоров, оглядываясь по сторонам. Вокруг никого не было. Улицы были пусты. Каждый из жителей города со времени оккупации старался лишний раз не попадаться на глаза немецким патрулям, особенно в такое неспокойное время.

— Пойдем! — позвал он деда Федора, когда убедился, что за ними никто не наблюдает.

Обойдя остов трехэтажки сзади, они наткнулись на плотно пригнанную железную дверь подвала, закрытую на замок.

— Это бомбоубежище политического руководства города, — пояснил Говоров, заметив недоумевающий взгляд Подерягина, — о нем знают только я и несколько людей из обкома. Даже местные жители не в курсе были, что у них под ногами творится. Теперь-то нескольких мы забрали к себе, а часть отправили на постой к другим — верным товарищам.

Дверь скрипнула и открылась. В лицо пахнуло удушливым запахом сырости.

— Вентиляцию завалило. Приходится прятаться так… — пожал плечами бывший начальник НКВД. — Если мы начнем раскапывать завалы, то обязательно у немцев возникнут ненужные вопросы. Сейчас товарища делают схрон в лесах. Туда-то вскоре мы и переедим. Тут слишком опасно!

— Еще бы! — хмыкнул Федор, осматриваясь. — Прямо под носом у немцев. Вы в курсе, что через пару кварталов отсюда немецкая комендатура?

— Темнее всего под фонарем, Федор Алексеевич, — улыбнулся Говоров.

Они брели длинным неосвещенным коридором пару минут, пока не выбрались на узкую освещенную площадку еще с одной дверью.

— Это и есть наш штаб! — Говоров постучал условленным способом., чем-то вроде интернационала. За бронированной дверью зашуршали. Заскрипел вентиль, отодвигаемой защелки. Крысы с писком ринулись из открывающейся щели.

— Здравствуйте, товарищ Говоров! — поздоровалась совсем юная девчушка, еще школьница в грязной телогрейке с вылезшей из огромных дыр ватой. В руках она держала пистолет, который уперся Тарасу Павловичу прямо в живот.

— Все хорошо, Настена, это друг! — кивнул он, и девчонка с серьезным видом убрала оружие в карман. Пропустила их внутрь.

Это была довольна большая комната, ярко освещенная фонарями дневного света. Возле стены, вдоль, располагались ряды панцирных кроватей, на которых лежали, сидели молодые ребята и девчонки, такого же возраста, как и Настя. Их было человек семь. Кто-то читал, кто-то чистил оружие, кто-то курил. Они заинтересовано остановили свои занятия и уставились на вошедших жадными внимательными глазами.

Посреди комнаты стоял стол, вокруг которого разместились несколько разномастных табуреток. Видимо, мест не хватало, и молодежь принесла остальное из дома. За кроватями, в проходе было еще несколько дверей, куда ведущих непонятно, дед Федор махнул на них рукой. Если надо будет, то расскажут…

— Это Федор Алексеевич Подерягин! — объявил Говоров, усаживая старика с палочкой на самое почетное место во главе стола, где, скорее всего, сидел раньше сам. Ребята тут же прониклись уважение к этому хмурому деду с покалеченной ногой, несомненно, представляя его кем-то из героев Гражданской войны, каково же было их удивление, когда Тарас Павлович сообщил им его биографию.

— Белый офицер, дворянин, кулак, подследственный НКВД СССР. Сидеть не сидел, но много раз был в шаге от того, чтобы отправиться в лагерь по статье 58-ой «враг народа». Человек-кремень! Он нам будет помогать!

— Белый офицер? — хмыкнул один из парней, высокий, даже слишком, с коротким ежиком светлых волос, худощавый. За поясом у него торчал револьвер. И сам он себя ощущал не меньше, чем Лазо или Фрунзе.

— Это Паша Шевелев, — представился парня Говоров, с усмешкой наблюдая за реакцией Подерягина, — он у нас всеми культурно-массовыми мероприятиями в комсомоле заведовал до войны.

— Оно и видно! — кивнул дед Федор. — Потому как револьвер никто и никогда из грамотных людей за поясной ремень в штаны не засунул бы, только массовик-затейник. Курок может спуститься самостоятельно, получишь позорное ранение в мягкое место, а в экстренной ситуации зацепиться барабаном и все…Поминай, как звали!

По тому, как уверенно говорил дед Федор, прошедший Первую Мировую войну, как смеялись язвительно его серо-зеленые глаза, ребята поняли, что все это правда. Шевелев торопливо перепрятал пистолет в карман, чем вызвал смех окружающих.