Александр Харламов - Перед грозой

Прочитав это все в глазах особиста, Подерягин опустил голову и занял свое место в строю.

— Становись! — браво прокричал Зубов. Со времени их первого знакомства молодой лейтенант возмужал, повзрослел, а в голосе возникла необходимая для командира твердость. С того последнего раза им не приходилось разговаривать по душам, и ни Петр, ни сам Зубов никогда не подавали вида, что эта беседа у них состоялась. — Равняйся! Смирно! Равнение на середину!

— Отставить равнение… — тихим голосом проговорил Франц Иосифович, махнув рукой на марширующего на доклад Зубова. — Ну, вот и дождались, братцы… — начал полковник, вглядываясь в каждое лицо, в каждого солдата, стоящего в строю. Он научил их всему, чему только мог и знал сам. Теперь все было только в их руках. Сколько из них вернется к женам, к матерям живыми? Этого Перхович знать не мог. Он был уверен в другом, что сделал все возможное, чтобы вернулся каждый.

Рота почтительно замерла в звенящей тишине. Комдив покашлял и достал белый альбомный лист шифрограммы.

— Рота, смирно! — скомандовал он. — Слушай, боевой приказ!

Сердце Петра отчаянно застучало от предвкушения самого крупного и переломного события в его жизни. Почему-то он был уверен, что отныне его жизнь разделится на две половины. Ту что была до чтения этого боевого приказа и ту, что будет после…

— Командующий резервной армией 27 июня 1942 года. Распоряжением Ставки ВГК и Генерального штаба приказываю частям и соединениям 100-ой дивизии немедленно передислоцироваться на участок линии Масловка — Таврово. Прибыть в распоряжение командующего Воронежским фронтом не позднее 12 июля сего года. Частям и подразделениям тыла и транспорта Резервной армии обеспечить все необходимым дивизию.

— Вот тебе и раз… — прошептал над ухом мне Гришка. — А то Сталинград, Сталинград…

— Так это вам до дома рукой подать! — ухмыльнулся пулеметчик Алеша Чирков.

— Да вам до Миллерово тоже недалече! — буркнул в ответ Табакин.

— Миллерово под немцем!

— А наши будто нет…

Стоящий возле Перховича Прохор Зубов показал им тайком кулак. Призвав к тишине. Франц Иосифович еще что-то хотел добавить к боевому приказу.

— Братцы! Я сделал все, что мог, научил всему, что сам знал…Теперь дело за вами! Ваша рота вместе с 460 стрелковым полком отправляется первой сегодня вечером. Прошу серьезно отнестись к возложенному на вас ответственному заданию и не посрамить славы нашего подразделения.

— Ура! — громко и раскатисто прокатилось над плацем.

— Ура! — кричал Петр.

— Ура! — надрывал голос Гришка Табакин.

— Ура! — подхватил их порыв лейтенант Зубов.

Только майор Тополь стоял в сторонке и посмеивался над какими-то своими мыслями. Неожиданно Франц Иосифович, будто вспомнил он нем, поманил рукой, выпуская вперед.

— Товарищ майор хотел бы сказать несколько слов…

Тополь откашлялся и вышел вперед. Уперев руки в крепкие бока, осмотрел всю роту строгим взыскательным взглядом.

— Едем мы на войну, а значит, вас там будут убивать, вам будет страшно, больно. В многие головы закрадутся крамольные мыслишки об отступлении, сдаче в плен и тому подобное…Помните, что приказ «Ни шагу назад» нашего мудрого учителя товарища Сталина никто не отменял! За любые попытки саботажа, трусости или малодушия вас ждет расстрел! Ты понял меня, Табакин? — взгляд особиста уперся в Гришку, но Петр отлично знал, кому именно предназначались эти слова. Значит не простил Тополь истории с бежавшими зеками, запомнил…Подумал про себя Подерягин, в упор глядя на особиста.

— Так точно, понял, товарищ майор! — браво отрапортовал Табакин.

— Вот и хорошо…Я хочу, чтобы каждый это понял и намотал себе на ус!

— Товарищ майор, пора… — прервал его речь Перхович. — Нам еще в 460-й полк ехать.

— Да-да… — спохватился Тополь, уходя с плаца, бросив напоследок нам многообещающий взгляд.

— Вольно! — скомандовал Зубов, когда офицеры скрылись из виду. — Вот братцы и попали мы на фронт… — уже мирным, почти товарищеским тоном то ли сообщил, то ли констатировал он.

Сборы не были долгими. При всей их обжитости в Вологде, при всем состоянии комфорта забирать из полевого лагеря было нечего. Солдатский скарб — это вещмешок, да скатка с плащ-палаткой, котелок, да какие-то личные вещи, вроде писем, дневников, зажигалок и прочей мелочевки.

Через пару часов прибыли полуторки. Погрузка вооружения заняла минут сорок, а еще через полчаса 189-я разведрота 100-й стрелковой дивизии отправилась на вологодский вокзал, где под парами их уже ждал эшелон, который повезет их в сторону фронта.

Стрелковый полк уже погрузился. Знакомые лица сослуживцев, многих из которых Петр знал по совместным учениям, беззаботно выглядывали из открытых вагонов. Кругом царила атмосфера нервного возбуждения. Слышался неровный смех, скабрезные шуточки. Кто-то танцевал прямо на перроне под расстроенную гармошку.

— Наши два вагона самые крайние, — сообщил негромко Прохор, поправляя портупею.

— Рота-а! — прокричал он. — Приступить к погрузке!

Гришке с Петром повезло. Они заняли место недалеко от входа, где гулял свежий ветерок, гоняя по гнилым полам не улежавшуюся солому. В условиях духоты это было самое лучшее место.

Раздался длинный протяжный гудок, и эшелон, слегка качнувшись, покатил их куда-то в синюю даль. Что их там ждало впереди? Безусловно, смерть, боль, страх! Какая война без этого? От этих мыслей становилось жутковато. О чем не преминул сообщить Петру Гришка, устроившийся рядом.

— Не страшно, Петь? — спросил он, когда они выехали из города, а за приоткрытой дверью теплушки поплыли однообразные поля и перелески. — А мне вот страшно… — проговорил Табакин, не дожидаясь ответа от товарища. — Боюсь и ничего не могу с собой поделать! Не лежит у меня душа к армии. Мне бы сейчас на поле! Ты знаешь, я до армии в колхозе работал. Вот там дело…да…Выйдешь ранним утром в поле, а оно парит после ночи. Земля сырая пахнет чем-то сладким! И жить хочется! Работать хочется! Пользу приносить людям! Хлеб растить…А война? Что война? Вот вступим в первый же бой, а меня какая-нибудь шальная пуля и срежет… Все! Не будет поля, не будет хлеба…

— Это ты загнул, — открыл полу прикрытые глаза Петр, — без тебя и хлеб будет, и поле будет. И какой-нибудь другой Гришка выйдет вот так же поутру на стерню, вдыхая знакомый спелый запах пшеницы…

— Для меня уже ничего не будет, — угрюмо насупившись, сообщил Табакин, — об одном жалею, деток не настрогал. У тебя-то, вон, двое…А я после себя и не оставил ничего!

— Рано ты себя хоронишь, Табакин! — похлопал его по плечу, присевший рядом с ними лейтенант Зубов. — Рано! Еще повоюем!

— Мне дед сказывал, что нельзя вот так смерти страшиться… — вступил в разговор молодой парнишка из Купянска. — Он всю империалистическую прошел, ни одного ранения нет! Говорит, смерть по страху людей находит!