Александр Харламов - Перед грозой

— Спасибо, мой дорогой друг. Вы в очередной раз доказали нам вашу личную преданность, — ободряюще похлопал по плечу остолбеневшего от ужаса Полухина комендант. — Пойдите вниз…

Василь не двигался. Он просто не мог, замерев в одном положении, будто парализованный.

— Полноте вам! — его подтолкнули с помоста. Он зашатался, спустился с лестницы и только сейчас обернулся на висящую женщину. Ее глаз были открыты. Лицо чуть посинело, но не было ужасным, как бывает у висельников. Сквозь карие глаза, замершие навсегда, светилась частичка неиспользованной доброты, которую дарила учительница своим ученикам.

Как будто пьяный, шатаясь, Василь и забыл про односельчан, шагая к «Опелю». Комендант настороженно проводил его взглядом, пока тот не сел в кабину, а потом продолжил:

— Это последнее предупреждение, господа партизаны. Напоминаю, последнее! Завтра все будет согласно тем расценкам, которые я уже озвучил. Думайте!

Вот уже полгода прошло, как их перебросили на фронт. Приближался Новый 43-й год, А Петр до сих пор не понимал, зачем провели эту передислокацию. Все внимание сейчас было приковано к Сталинграду, где два смертельно раненых тигра пытались перегрызть друг другу глотку на последнем издыхании своих возможностей.

На их участке фронта изменилось за это время. С июля месяца они лишь несколько раз вступали в столкновение с противником, сменив 145 стрелковую дивизию, отправившуюся под Сталинград. Скорее всего, немцы решили проверить новые части, прибывшие из резерва, провели атаку, но были встречены плотным заградительным огнем из всех видов вооружения и отступили. Честно сказать, но Петр так и не увидел до сих пор вблизи немецкого солдата. Фашист выглядел каким-то придуманным образом, бродящим среди окопов первой линии за выброшенной на землю колючей проволокой. И это его вполне устраивало.

Гришка Табакин успокоился. Такая война ему нравилась. Он все чаще улыбался, меньше ворочался во сне и реже стал говорить о своей скорой гибели, а вот Прохор Зубов — в силу своего юного возраста злился и очень хотел попасть на настоящее дело, лицом к лицу встретившись с противником. Каждый вечер он заходил в их блиндаж и рассуждал о том, как бы хорошо было опрокинуть немцев одной лихой атакой с криками «ура» и создать условия для наступления основных сил. Слушая его слова, Петр не спорил, боясь снова быть обвиненным в недостаточном патриотизме, посмеивался. Надеясь, что сразу же после первого настоящего боя лейтенант перегорит, и будет радоваться вместе со всеми вынужденному затишью.

— Еще навоюешься, — как-то сказал он ему, когда они остались в блиндаже, — на наш век войны хватит!

— Петр Федорович! — восклицал Прохор, делая страдальческое лицо. — Да что же эта такое! О чем эти светлые головы в генеральных штабах думают?! Против нас же только румыны, венгры, да итальянцы стоят! Их опрокинуть — расплюнуть! Неужели, они этого не понимают?

Понимают…В этом был Петр уверен. Какая-то внутренняя уверенность подсказывала ему, что их бои еще впереди, что где-то там, в Москве, уже штампуют планы будущего крупного наступления. Где и им найдется работа, а эти спокойные денечки они будут вскоре вспоминать с тоской.

Косвенное тому подтверждение он получил, стоя на часах в промерзшей, припорошенной свежим снегом траншее. Прислонившись спиной к стенкам окопа, он дремал, изредка поглядывая на заснеженное поле, на котором после атаки полугодичной давности остались стоять нетронутыми сгоревшие остовы немецких танков, постепенно заносимых снегом. Чуть левее остался стоять броневик, у которого прямым попаданием разнесло передок. Неожиданно справа раздались непонятные шорохи и негромкие голоса. Кто-то шел прямо на него по узкой траншее и тихо переговаривался.

Перехватив поудобнее автомат, Петр стал, как положено, изобразив вид, словно зорко наблюдает за позициями противника. Голоса приближались. Из-за изгиба окопа на него вдруг выдвинулись две фигуры, в одной из которых он легко узнал командира их дивизии Франца Иосифовича Перховича. Его спутник был Подерягину не знаком — крепкий круглолицый мужчина невысокого роста с простыми чертами лица. Он замер, направив согласно уставу на них автомат.

— Стой! Кто идет? — окликнул он их, передергивая затвор.

— А…Подерягин! — обрадовался Перхович. — Это ты… — Петр даже не мог подумать, что командир дивизии не только знает его по имени, но и угадал его с первого раза.

— Так точно, товарищ полковник!

— Все спокойно? — уточнил с серьезным видом Перхович, хотя и сам видел, что на позициях немцев незаметно никакого движения.

— Повымерзали они там что ли? Второй день и каски не заметишь…

— Ну-ну! — улыбнулся полковник, ободряюще похлопав Подерягина по плечу. — Служи! А мы тут с товарищем Ват…

— Я бы попросил! — неожиданно звонким голосом оборвал его мужчина.

— Прогуляемся по позициям! — вскоре они скрылись за поворотом, а Петр неожиданно угадал, кто был рядом с Францем Иосифовичем — генерал армии Ватутин это был! А раз столь высокое начальство появилось на позициях — жди наступления! О военно-стратегическом гении командующего Воронежским фронтом в войсках давно ходили легенды. Его земляк Николай Федорович заслуженно занял свое место в плеяде солдатских любимцев, благодаря грамотным и всегда продуманным действиям.

С того самого момента Петр и был уверен, что наступление не заставит себя долго ждать…

На следующий день, где-то ближе к полудню, когда Гришка Табакин и Петр грелись в своем блиндаже, к ним зашел командир роты. Сегодня он был серьезен, как никогда. А на губах его гуляла загадочная улыбка, которую Подерягин распознал без труда. Значит все-таки наступление…Подумалось вдруг и на душе противно заныло от ожидания чего-то ужасного, непохожего на все то, что он видел за почти полный год службы.

Лейтенант подсел к ним поближе, вытянув над горячей плитой свои стылые покрасневшие от холода ладони. Размял пальцы, выдыхая пар изо рта.

— Морозно сегодня, ребят, — начал он издалека, хотя было понятно, о чем лейтенант поведет дальнейший разговор. Все было написано на его мальчишеском радостном лице. И азарт предстоящей операции, и конец долгого ожидания настоящей войны…Гришка этого всего не заметил. Кинулся к только закипевшему закопченному чайнику и набулькал немного теплого взвару в металлическую кружку, подал Прохору.

— Угощайтесь, товарищ лейтенант! — Зубов с удовольствием отпил кипятку, согреваясь, расстегнул верхние пуговицы шинели. На его худеньких плечах тут же начали таять налипшие хлопья снега. За дверями блиндажа погода была такой, что хороший хозяин собаку на двор не выпустит. Метель под сильными порывами ветра крутила свой белоснежный танец, создавая почти нулевую видимость. Небо затянула густыми темно-синими облаками, даже не думая прекращать настигшее их в поле стихийное бедствие.