Абрам Каган - Преступление и совесть

…Прокурор Виппер и гражданские истцы Шмаков и Замысловский допрашивали Бейлиса, хотели разузнать, как у обвиняемого распределялось время в тот знаменитый день — двенадцатого марта, когда убили Андрея Ющинского.

Малинский адвокат сразу был захвачен этой историей, не отрывал глаз от Григоровича-Барского, который продолжал рассказ:

— Ну, скажем, Бейлис встал утром, умылся, помолился, позавтракал, пошел к себе в конторку, выписывал ордера. Потом приехали крестьяне на подводах, и он выдал им выписанный кирпич; позже Бейлиса вызвал к себе управляющий; еще позже пришло время обеда, и так далее, и так далее — до следующего утра. Время за сутки было расписано буквально по минутам и даже по секундам — где, когда Бейлис стоял, сидел, писал, ходил или… Один из судей составил даже точную диаграмму, но… выпадали только тринадцать минут. Суду не было ясно, где был Бейлис эти тринадцать минут, на что он потратил эти тринадцать минут, если не на еду, питье, писанину, на выдачу кирпича или на разговоры с крестьянами, завозящими древесину или вывозящими кирпич. Что делал человек с черной бородой эти тринадцать минут, где он пропадал это время?

Долго морочили себе головы, рассуждали, думали и передумывали и никак не могли подсчитать — куда делись эти несчастные минуты.

«Бейлис, а Бейлис, где вы были, куда уходили из конторы между часом и двумя часами дня?»

Этот вопрос председатель Болдырев задавал Бейлису и всему суду, но ни Бейлис, ни другие участники суда не могли ответить на него.

«Объясните, Бейлис», — словно тяжелое облако висело в зале суда и давило на присутствующих.

Вам надо было видеть, Исаак Маркович, — продолжал Григорович-Барский, — как на галерке вокруг Владимира Короленко собрались представители прессы и не сводили взоров с человека с черной бородой. А тот растерянно глядел в одну точку, словно прося: «Помогите мне… Чего хотят от меня? Не помню, как я могу поминутно все помнить? Может быть, я именно тогда…»

Мендель Бейлис смотрел на своих защитников, прося что-то подсказать ему. «Господи боже мой, — шептали его бледные губы, — чего от меня хотят, если я все же не помню!»

И в этой накаленной атмосфере послышался пискливый голосок самого молодого обвинителя — Дурасевича:

«Ясно, что в эти тринадцать минут Мендель Бейлис…»

Под взглядом председателя Дурасевич осекся и не посмел закончить свою страшную мысль.

Все же? Что значит, что человек не может вспомнить? Не столетия, не десятилетия прошли с тех пор — всего два с половиной года.

В растерянности зала Киевского окружного суда встал стройный, красивый Николай Платонович Карабчевский — некоронованный король русских адвокатов.

«Ваше превосходительство, господин председатель, — раздался его сильный бархатный голос, — есть у вас карманные часы?»

Лохматые седоватые брови Болдырева от такого неожиданного вопроса взлетели вверх.

«Есть, господин защитник, а что?» — председатель достал из жилетного кармана часы.

«Я попрошу вас положить часы на стол и накрыть их бумагой».

Председатель выполнил просьбу Карабчевского — положил часы на стол. В зале слышали, как шуршала бумага в руках председателя, и видели, как он накрыл часы бумагой.

Повторяю вам, Исаак Маркович, — снова пояснил Григорович-Барский, — что такую смелость может разрешить себе только Карабчевский. И Болдырев послушался его.

«Благодарю вас, господин председатель, — сказал адвокат. — Теперь я побеспокою вас вопросом: как долго находятся у вас эти часы?»

«Как долго? Это свадебный подарок родителей моей супруги».

«Приблизительно сколько лет тому назад?»

Болдырев растерянно посмотрел вокруг, затем поднял глаза к потолку, словно вспоминал или высчитывал.

«Сейчас скажу вам точно, господин адвокат… Тридцать восемь лет».

«Благодарю, господин председатель».

Всем корпусом Карабчевский повернулся к присяжным заседателям, которые тоже сидели как на горячих углях, не сводя глаз с адвоката и с председателя.

«Прошу вас, господа присяжные заседатели, запомнить, — сказал Карабчевский, — что сказал господин председатель: часы у него уже тридцать восемь лет. Теперь будьте добры, — обратился он снова к председателю Болдыреву, — скажите нам, сколько раз в сутки вы пользуетесь вашими часами?»

«Сколько раз? Ну, не меньше десяти — пятнадцати раз в день».

«Благодарю, господин председатель».

Болдырев облегченно вздохнул, он не ожидал больше вопросов от адвоката.

А Карабчевский снова спросил:

«Простите, господин председатель, на ваших карманных часах есть секундная стрелка?»

«Секундная стрелка? — переспросил председатель и заморгал глазами. — Секундная стрелка… сейчас… сейчас».

«Мы ждем, господин председатель, мы никуда не торопимся».

«Нет! — выпалил Болдырев. — Нет у моих часов секундной стрелки!»

«Нет, вы говорите. Итак, у ваших часов нет секундной стрелки. Будьте любезны, ваше высокопревосходительство, передайте мне ваши часы».

Снова прошелестела бумага, председатель взял часы и передал адвокату.

Карабчевский в свою очередь взял часы в руки, взглянул на них, и лицо его прояснилось. Он поднял правую руку с часами и обратился ко всему составу суда торжественным голосом, причем ни один мускул не дрогнул на его лице:

«Господа судьи! Прошу вас быть свидетелями, что у часов господина председателя как раз имеется секундная стрелка».

По залу прокатилась волна хихиканья.

Председательствующий звонко призывал к спокойствию и вниманию.

«Уважаемые господа, уважаемый председатель суда, — снова раздался мощный голос адвоката. — Тридцать восемь лет находятся у вас карманные часы, десятки раз ежедневно вы смотрите на них — и все же не смогли запомнить точно, есть ли на циферблате секундная стрелка. А вы хотите от этого человека, от Бейлиса, который томится в тюрьме два с половиной года, чтобы он помнил и сказал бы вам точно, куда у него делись тринадцать минут того несчастного дня, когда судьба его…»

Последних слов адвоката уже не было слышно. Зал потонул в аплодисментах, шквал рукоплесканий пронесся по залу.

На галерке Владимир Короленко в окружении многих журналистов и репортеров с удовлетворением показывал рукой на председателя Болдырева, стоявшего со звонком в руках. Смущенным выглядел председатель, захлебнувшийся звонок выпал из его дрожащей руки.

Я убежден, Исаак Маркович, — закончил Григорович-Барский, — что в стенографическом отчете о процессе этот эпизод не будет фигурировать. Запомните эти мои слова!

От удовольствия он громко смеялся, заражая своим смехом и малинского адвоката.

Как-то под вечер за несколько дней до начала процесса в кабинет председателя Киевского окружного суда Болдырева зашел Чаплинский и рассказал, что по распоряжению полицейского департамента выделены два жандармских унтер-офицера специально для обслуживания присяжных заседателей.