Абрам Каган - Преступление и совесть

— Так не забудьте, Федор Алексеевич, распорядиться, чтобы приготовили для них форму судебных курьеров, — добавил Чаплинский.

Согласно кивая и улыбаясь в бороду, Болдырев спросил:

— А усы у них как у жандармов?

— Этого я не знаю, — улыбнулся Чаплинский.

— Придется их сбрить.

— Почему?

— Сбрить, сбрить, Георгий Гаврилович.

— Понял, Федор Алексеевич, я это обеспечу…

Именно тогда Чаплинский конфиденциально сообщил председателю суда, что для наблюдения за присяжными заседателями выделено также с десяток филеров.

— Такой штат мое ведомство не сможет содержать, бюджет наш лопнет, — возмутился Болдырев.

— Помилуйте, Федор Алексеевич, для этого есть полицейский департамент с собственным бюджетом, — успокоил его прокурор.

Председатель суда согласился.

Во время перерыва между утренним и дневным заседаниями один из судебных курьеров, светловолосый ловкий парень с живыми глазами, бегал в буфет за всякими яствами для заседателей. На широком подносе принес он еду и, насвистывая какой-то мотивчик, сказал:

— Вот тебе, Тертичный, заказанная тобою фасоль, а тебе, Перепелица, твое любимое блюдо — горох с салом. Ешьте, братишки, и не завидуйте друг другу.

Пристав отозвал курьера в сторону и сделал ему замечание:

— Послушай, комик, почему тыкаешь им?

— А что? — вытаращил он веселые глаза.

— Они ведь уже в летах, в два раза старше тебя.

— Черт их не возьмет, — ответил веселый блондин и снова побежал в буфет.

Тихо открылась дверь, и в комнате присяжных заседателей появился Голубев.

— Вам кого? — К нему немедленно подошел человек с низким лбом и глубоко запавшими глазками, одетый в судебную форму не по размеру.

Голубев отозвал субъекта в сторону, показал свой значок на лацкане и стал что-то шептать ему на ухо. Человек с низким лбом кивнул Голубеву: он может делать все, что понадобится.

Отвернувшись от филера, Голубев направился прямо к Мельникову — старшине присяжных заседателей.

— Михаил Дмитриевич, — сказал он и, вытянув из кармана свежий номер газеты «Двуглавый орел», сунул ее в руку Мельникову, — вот это прочтите всем вашим…

— Добро, Владимир Степанович.

Увидев карикатуру в газете, Мельников широко улыбнулся.

— Правда, хорошо нарисовано, Мельников? — спросил обрадованный Голубев. Ведь именно он был редактором этой газетенки.

— Здорово! Ангелочки тащат Бейлиса к себе на небо и кричат: «Ты давно уже наш, Мендель, почему ты до сих пор на земле? Мы давно ждем тебя».

Вокруг старшины заседателей собрались все присяжные, и каждый хотел рассмотреть принесенную газету. Тогда Голубев достал еще несколько экземпляров, которые пошли по рукам.

Судебный пристав, прикрыв входную дверь, недовольно вертел головой: «Вас могут здесь заметить, Владимир Степанович, будьте осторожны». И, делая вид, что он действительно недоволен гостем, взял его за руку и потянул к двери.

— Одну секундочку… — Голубев вырвался из рук пристава. Он увидел среди присяжных заседателей знакомого городского извозчика, Савву Федоровича Сосницкого, и направился к нему: — Очень хорошо, что и ты среди присяжных, сам бог избрал тебя на эту святую должность. Ты уж, Саввушка, будешь действовать как следует…

— Знамо… мы знаем, что нам делать… — по-воровски подмигнул Голубеву Сосницкий.

Студент выскользнул из комнаты, вход в которую был строжайше запрещен.

Здесь присяжные заседатели были обособлены от всего мира, особенно оберегали их от защитников Бейлиса.

Но вот сюда проскользнул какой-то человек и незаметно остановился в углу. Это был один из двух, присланных на процесс из полицейского департамента. Ему, сотруднику органа Министерства внутренних дел «Вестник полиции», надо было видеть и знать, чем занимаются присяжные заседатели и что они усваивают.

Один из сотрудников полицейского департамента — Павел Никандрович Любимов, франтоватый молодой чиновник с бледным, желтоватым лицом и холодными глазами, выделялся своим странного вида носом с широкими вывернутыми ноздрями. Казалось, такой нос создан не для дыхания, а только для принюхивания; другого, смуглолицего, звали Венедикт Антонович Дьяченко.

Дьяченко спросил у одного из заседателей, понимает ли он, что происходит на заседаниях суда. И когда заседатель пожал плечами и огрубелой рукой показал на лоб, мол, не все он понимает, Дьяченко обнажил в улыбке свои желтые зубы.

— Нужно, чтоб вы поняли главное: что человек с черной бородой виновен… — сказал он, делая ударение на последнем слове.

Подняв тяжелую заросшую голову, заседатель сказал:

— Как бог мне подскажет, — и отодвинулся от незнакомца.

Оба присланных из Петербурга чиновника не пропускали возможности завязать разговор с заседателями, всегда обозленными и недовольными. Они никак не могли примириться со своим положением исключенных из жизни. В этой комнате они ели, спали, как арестантов, их выводили несколько раз в день во двор — проветриться. Они были прикованы к скамьям и выслушивали всякие истории, которые мало интересовали их. Порой они даже не вполне понимали, о чем идет речь.

Оба чиновника должны были ежедневно писать в свой департамент о своих впечатлениях и наблюдениях за присяжными заседателями. Поэтому они приставали к ним, расспрашивали об их настроениях. Но при этом нередко получали отпор.

Особенно напористым оказался Дьяченко. Как надоедливая муха, он бросался на свою жертву, въедался в душу своими вопросами, пока наконец один из заседателей не рассердился и не отвернулся от чиновника со словами: «Прочь, злыдень». Чиновник покраснел, глаза его зло заблестели. Он захотел какой-нибудь гадостью отплатить крестьянину, но тот, рассерженный и испуганный, отодвинулся и начал креститься, что-то шепча дрожащими губами.

Не получив необходимых ответов, подосланные сотрудники все равно не переставали рапортовать полицейскому департаменту, что «простые „мужики в сермягах“ не понимают сути процесса над человеком с черной бородой».

Но, несмотря на такое мнение чиновников, «мужик в сермяге» все же имел свое собственное мнение, сложившееся настолько, насколько он вообще мог понять все это сложное дело. Мужик надеялся на свой внутренний голос, голос души.

Журналисты и газетчики немало удивлялись тому, как писатель Короленко ежедневно на протяжении многих часов рассматривал присяжных заседателей, буквально буравя глазами каждого, внимательно изучая меняющиеся выражения их лиц.

— Обратите внимание, коллега, вон на того крестьянина, похожего на сфинкса, — сказал Короленко Ходошеву. — Видите — как бы обрубленный нос, глубокие, бездонные глаза… заросший лоб, рыжая борода. Вроде бы он носит серьгу в правом ухе.