Абрам Каган - Преступление и совесть

— Он, возможно, казак, из донских казаков.

— Нет, как бы он попал сюда, из донских? Очевидно, правнук запорожских казаков. Он украинец из-под Киева, из деревни Борщаговка. Тертичный его фамилия, — рассказывал Короленко.

— Откуда вам известны такие подробности? — удивлялся Ходошев.

— Узнавал, — тихо ответил Короленко. — А вот тот, возле Тертичного, из села Гостомель — Олийник его фамилия. Тоже вроде сфинкса. Мне думается, он замкнут в самом себе. Будьте спокойны, переодетый жандарм, который недавно вертелся вокруг присяжных, ничего от него не добьется. Гляньте, как он вертится и рыщет глазками. Возьмите бинокль, только постарайтесь, чтобы пристав не заметил.

Короленко передал Ходошеву бинокль и продолжал нашептывать:

— А вон тот, возле Олийника, с подстриженными волосами, это Сосницкий — извозчик у «союзников», особа, близкая Григорию Опанасенко. Вы знаете, кто такой Опанасенко?

— Знаю, Владимир Галактионович.

— Вчера я был у Сосницкого в доме, разговаривал с его женой и дочерью. Интересно, что домашние Сосницкого недовольны тем, что этот «деятель» является присяжным заседателем. Обе женщины просто стонали. «Его подкупили, он не виноват, — плакала жена, — ему велели…»

— Как же вы проникли к дом извозчика, Владимир Галактионович?

В это время объявили перерыв, и представители прессы направились вниз.

— Коллега, — услышал Ходошев, — у меня к вам просьба. Не сможете ли вы завтра сопровождать меня в Борщаговку к родным Тертичного?

Журналист, конечно, сразу принял такое заманчивое предложение: еще бы, сопровождать писателя…

— С величайшим удовольствием, Владимир Галактионович, — произнес Ходошев.

— А если так, приходите завтра к семи часам утра в гостиницу «Франсуа». Постучите в дверь моего номера, я буду ждать вас. Только тихо, чтобы не разбудить жену и дочь. Понятно?

— Хорошо, Владимир Галактионович.

— На всякий случай захватите с собою плащ, — посоветовал писатель.

— Если будет дождь, может быть, отложим поездку? — осторожно спросил Ходошев.

— Ни в коем случае! — твердо ответил Короленко. — Послезавтра я, возможно, поеду в другое село. Вообще работы много и здесь, в Киеве.

Окрыленный Ходошев направился домой — ему нужно встать завтра ранехонько и не опоздать к Короленко.

На станции Борщаговка пассажиры сошли с поезда. Короленко был одет в простой охотничий костюм: высокие сапоги с широкими голенищами выше колен — на плечах пелерина, через левое плечо наперевес ружье, а на голове парусиновая шапочка с блестящим козырьком — такие носили управляющие помещичьими владениями в глубине Полесья. Рядом с ним шагал репортер «Киевской мысли» в спортивном костюме и с хлыстом в руке, словно он только что слез с коня; репортер был тоже в охотничьей шапочке, только с зеленым пером.

Увидев у себя в Борщаговке эту пару, крестьяне думали, что это заблудившиеся охотники, разыскивающие путь к станции.

Уже при первой же встрече с крестьянами Ходошева поразило то, с какой легкостью Короленко изъясняется на украинском языке.

— Пусть вас, коллега, не удивляет, — объяснил Короленко, — я вырос на Волыни и хорошо помню ее язык.

Вскоре оба сидели в доме у Тертичного, куда их проводила одна крестьянка.

— Сидайте, добродии, — дружелюбно предложила жена Тертичного, женщина с красивым видным лицом. Трудно было угадать, чего больше в ее больших тихих глазах — боязни или гостеприимства? — Может, выпьете молока, я только что подоила корову.

— Щиро дякуемо, с удовольствием выпьем, — ответил Короленко, сняв шапочку и положив ее себе на колени. — А вы будете, коллега?

— Не откажусь, — кивнул Ходошев.

Подав вместе с крынкой молока свежий хлеб, женщина села напротив гостей. В это время со двора прибежал румяный мальчонка и сразу же подошел к Ходошеву, ручонками дотронулся до перышка на шапке.

— Не тронь, Ванюша! — закричала женщина.

— Ничего, он не испортит, — сказал Ходошев. — Возьми, Ваня, — гость сам подал ему шапку с пером и посмотрел на Короленко: правильно ли он поступает, чтобы заслужить доверие крестьянки?

— Это мой внучек. Дочь у нас умерла. Когда зять женился на другой, мы не захотели отдать единственного внука мачехе и взяли его к себе, — рассказала женщина о несчастье, постигшем их на старости.

— А старик? — Короленко задал вопрос, который интересовал его прежде всего. — Где ваш хозяин? Наверное, на заработках в городе.

— Нет, пане, мы вовсе не так бедны, чтобы ему пришлось отправиться на заработки. Боронь боже, мы живем совсем заможно, но… — лицо женщины скривилось, — но его арестовали.

— За что? Он совершил преступление? — быстро спросил Короленко.

— Нет, пане, вы не понимаете, о чем я говорю, — она сделала паузу, словно ища сочувствия. Потом поднялась, подошла к двери, прикрыла ее и начала рассказывать шепотом: — Как-то пришел к нам околоточный с жандармами, с приставом и насели на моего мужа: «Ты должен, Михайло, поехать в город, в Киев, и там быть судьей. Будут судить одного изувера, — она оглянулась на дверь, — человека, который убивает детей». Пойди, Ванюшка, на двор, я позже тебя позову. — Женщина взяла мальчика за плечо, тихо открыла дверь и легонько подтолкнула его, а сама вернулась к ним. — Михайло мой не захотел ехать в город, он старый и больной. «Если не поедешь, Тертичный, мы посадим тебя в застенок. Он и тебя может зарезать, как Ющинского на цигельне…» А Михайло заупрямился — не хочет, не нужно ему. И тут пришел к нему священник, не из нашего села, из Киевской лавры — Синкевич. Мы поставили самогон и куличи добротные, как на пасху, выпили и гуляли всю ночь, а назавтра Михайла увели…

— Почему же вы так убиты горем? — спросил Короленко. — Он скоро вернется, ваш Михайло.

— Люди приехали из города и рассказали, что Михайло сидит взаперти за решеткой, говорят, долго еще будет там сидеть. Что там с ним, один бог знает… И что там с ним делают?..

Выпив молока с хлебом, гости поднялись, позвали мальчика, гулявшего во дворе, подарили ему небольшой рожок, на котором Короленко сыграл известную песенку.

Женщина перекрестилась, поблагодарила панов, не миновавших ее хаты, и показала им кратчайший путь до железной дороги.

— Если будете в Киеве, я бы просила вас сходить повидаться с моим Михайлом и сказать ему, чтобы он крепился и что его Приська ежедневно молится за него. Еще скажите ему, что Ванюшка здоров и ждет благополучного возвращения деда домой… — Тут женщина расплакалась.

— Почему же вы плачете, Приська? — спросил Короленко.

— Полиция там пытает моего Михайла… Я знаю, они всегда так поступают с честными людьми.

На улице Короленко сказал Ходошеву:

— Приська говорит, что ее Михайло честный человек. Возможно, если б руководитель киевских «союзников» — поп Синкевич не вовлек бы этого заможного мужика в свои сети, он бы… Но не это я хотел сказать. Понимаете ли, коллега, уголовный отдел Киевского окружного суда, который судит теперь Бейлиса, специально подобрал таких присяжных заседателей — самых отсталых, темных крестьян, которые плохо понимают рассматриваемые на суде вопросы. При разборе же других уголовных дел, когда судят воров, убийц, жуликов, присяжные заседатели — интеллигенты: профессора, учителя. А Бейлиса судят простые мужики. Возможно, это честные люди, но они напуганы проклятым ритуалом, от которого отдает средневековьем и кровью… Сидят они, с широко открытыми глазами и навостренными ушами, подхватывая все злые слова, в адрес несчастного человека с черной бородой, на которые не скупятся Виппер, Шмаков и другие монстры.