Михаил Коршунов - Мальчишник

А приключения у нас были. Олег из-за своей грузности то и дело застревал в узких проходах, поэтому детально мы их не обследовали. Да и возник «дефицит времени». Может быть, тогда впервые родилась мысль пригласить тощего Левку, к тому же художника и писателя. Забыл сказать, у Олега еще имелась кличка — Мужик Большой.

Под ногами что-то похрустывало, потрескивало. Когда достигли маленького «зала», где можно было стоять почти в полный рост, мы с Олегом увидели, что кирпичный пол усеян мелкими скелетами мышей — они-то и потрескивали. Но это только начало. Потом, когда добрались до следующего «зала», в углу перед нами предстало то, чему и полагалось быть по нашим убеждениям в местах, отмеченных именем Малюты Скуратова, — черепа и кости. В этот зал мы попали, разобрав предварительно современную кирпичную кладку. Очевидно, ей следовало служить преградой таким упорным «проходчикам», вроде нас. И колодцы были. И плесень была. И тишина. И Олег еще копотью от свечи на потолке изобразил череп и две скрещенные кости. Если бы нас на самом деле засыпало, завалило, то, так как никто не знал, куда мы с Саликом отправились, вряд ли сообразили бы, где нас искать. Я не говорю, что мы погибли, но хлопот доставили бы немало и себе, и родителям. Да, недавно Олег мне напомнил: мы надевали маски из марли, потому что прослышали, что подвалы церкви были в свое время выбелены, продезинфицированы: результат борьбы с чумой и холерой, которые некогда бушевали в России. Как же, грамотные! Знаем! Это все, конечно, добавляло остроты нашим ощущениям.

Я впервые услышал о доме Малюты Скуратова, о его церкви и подземном ходе под Москвой-рекой от краснодеревщиков, мастерская которых одно время помещалась в церкви, в трапезной. У краснодеревщиков часто бывал мой отец — заказывал рамы для своих картин или ящики для радиоприемников, которыми он увлекался, сам собирал их.

— Знаешь что, Мишка, — сказал я. — Я думаю это подземное путешествие несколько преобразить. До этого ты с Олегом ходил ради любопытства, а теперь я предлагаю захватить карандаш и тетрадку, чтобы кое-что там зарисовать, записать наш путь, а также наши разговоры. Нанести точный план ходов. Это все нам впоследствии может пригодиться с научной точки зрения. (Вот на это мы с Олегом — двое ленивых — и рассчитывали.)

— Это хорошо, — согласился Михикус. — Ты ведешь дневник, все запишешь. Ты и рисовать умеешь. Так что будешь и зарисовывать.

— Что ж, я согласен. А знаешь еще что, — сказал я. — Нужно будет нам обязательно записать наши самые первые слова при входе в подземелье. Это будет потом интересно. Ты понимаешь меня, Миша? Мы расположимся где-нибудь в какой-нибудь каморке и запишем все. Ну, наверное, первым делом вы меня спросите, ты или Сало: «Ну, Левка, как здесь?» А я, очевидно, отвечу: «Мда-а… так… ничего».

— Это действительно интересно записать, — сказал Михикус. — Самые наши первые там слова. Это здорово.

— А я и это запишу в дневник, — сказал я.

— Что?

— Да вот это, что ты мне сейчас говорил. Так что я все запишу. (Ведь все и записал.)

— Так без конца можно. И это… И это…

— Я обязательно запишу в дневник и эти твои слова.

— Экий писака! (Мое высказывание в отношении Левы, на которое я уже раньше обратил ваше внимание.)

— Только, Мишка, имей в виду, нам сейчас придется сделать список вещей, которые возьмем с собой.

И мы, по Левкиному настоянию, занялись составлением списка необходимых нам для экспедиции вещей — фонарь электрический, свечи, спички. Часы. Лом. Левка предложил еще — веревку с гирькой, чтобы измерять глубину колодцев. Потом — тетрадь, карандаш и почему-то циркуль. И розовую стеариновую свечу, которая осталась у нас с Олегом от прошлого раза: горит ярко, но, правда, коптит.

Женщины из сектора садово-парковой архитектуры, с которыми я уже познакомился, — Муза Белова, Ирина, Оля Мазун — продолжали настаивать, чтобы я выпил с ними чая и рассказал бы подробности наших детских приключений.

— Подробности будут, — ответил я.

Вдруг Ирина вспоминает, что в институте, в отделе музееведения, работает Александр Иванович Фролов. Он собрал интересный материал по церкви и стоящему почти вплотную к ней дому дьяка Аверкия Кириллова.

— Дом Аверкия Кириллова мы в детстве называли «церковным» за его внешний вид, — сказал я. — Жили в нем вахтеры, дворники, кровельщики, плотники и кое-кто из краснодеревщиков. Мы упорно считали, что церковь принадлежала Малюте Скуратову.

Оля Мазун вызвалась сбегать в отдел музееведения. Сбегала, но Александра Ивановича на месте не оказалось: придет в три часа.

— Вы пока все-таки попейте чай. И расскажите подробности. Значит, хотите навестить старые места?

— Да. В память о Льве Федотове. В подвал я проник первым.

— Потом позвали друзей?

— Салика… кгм… простите, если с учетом вашего НИИ, то профессора, доктора наук, преподававшего в ФРГ даже на их родном языке, — Олега Владимировича Сальковского.

Научные сотрудники НИИ дали понять улыбками, что полностью оценили «титулованность» Салика.

— Ну, а потом мы позвали Леву как ученого, писателя и художника.

— Значит, вы все-таки искали подземный ход?

— Искали. Нас с профессором раздирало любопытство, в первую очередь. Левку, конечно, все это интересовало как человека творческого, поставившего перед собой немаловажную цель.

— Так вот и родилась легенда о трех мальчиках, которые задумали попасть в Кремль, — заметила Оля Мазун. — Каждый храм имеет свою легенду.

Я пожал плечами. Что ж, пусть будет так — новая легенда о церкви Николая Чудотворца на Берсеневке.

Из дневника Левы Федотова:

8 декабря 1939 г.

Итак, сегодня мы решили покинуть подлунный мир и углубиться в загадочное подземелье церкви Малюты Скуратова.

В школе Мишка переговорил с двумя ученицами 8 «Б» Торкой и Нелькой, и те обещали ему батареи к фонарю. Король, по просьбе Михикуса, притащил свой фонарь, который мы взяли на сегодняшний день для экскурсии.

После уроков ко мне подошел Мишка и сказал:

— Ну, готовься. Как я только приду домой, позвоню тебе. Примерно через час мы уже выйдем.

— Ладно, — сказал я, закусив губу. (Один из признаков Левкиной сосредоточенности.)

Придя домой, я живо пообедал, сделал письменные уроки и стал приготовляться. Я решил пойти в галошах, ибо на улице все же было мокро, а башмаки мои просили каши. Пальто я решил, конечно, надеть летнее. Оно у меня все равно старое, и мне не будет жалко, если я его испачкаю. Кепку я вовсе решил не надевать, так будет лучше, если я вообще поменьше надену одежды, ибо от тела и от волос легче отмыть всякую пыль и грязь, чем от мануфактурных изделий. (Левка потом все равно поразился, в какой вид мы привели не только свои мануфактурные изделия, но и свои волосы, лицо и руки. Я помню, какое неизгладимое впечатление произвели мы и на вахтеров.)