Александр Бубенников - Годунов. Кровавый путь к трону

Чтобы заставить свой народ видеть в себе не только «избранного» на властный престол случайного человека, не только похитителя царской власти, а властелина по праву, «Властителя от Бога», Годунову надо было бы стать Гением Места. И поначалу повезло ему на Оке, когда он, казалось бы, схватил «Бога за бороду» и въехал в Москву на царство с титулом «победителя крымских татар» без всякого кровопролития. Но как стать Гением Московского царства, если вслед за бескровной победой пошли боярские заговоры, мятеж Романовых, никому не нужный суд над ними со ссылками и расправами, а за этим грянули холода, немыслимый голод, а потом народные волнения и восстания. И самое ужасное, что могло случиться для «не природного царя» Годунова на престоле, случилось – с объявлением в Польше опасного самозванца, причисляющего себя к «природным» царям, воскресшего из гробика детского малого Дмитрия-царевича.

Годунову вовремя доложили его дьяки о первых слухах о «живом Дмитрии-царевиче», сразу же вслед за опалой и ссылкой бояр Романовых. Уже тогда проницательный Годунов понял, откуда «растут ноги» у этих слухов об опасном претенденте на престол, «природном последнем Рюриковиче» – не из народных низов, а с верхов боярских и церковных.

И, поручив розыск по самозванцу Гришке Отрепьеву, выдающему себя за Дмитрия-царевича, сначала патриарху Иову, а потом и своим приказным дьякам, занимающимся собиранием, анализом и систематизацией разнородных слухов, Годунов имел исчерпывающую информацию о связи Отрепьева с заговорщиками Романовыми и другими союзниками из бояр, дворян и священнослужителей.

Что же узнал он о своем противнике-самозванце, дворянине Юрии Богдановиче Отрепьеве из розыска дьяков и патриарха? Тот происходил из захудалого дворянского рода Нелидовых-Отрепьевых. Согласно «Тысяцкой книге» 1550 года, на царской службе состояли пять Отрепьевых, из них в Боровске – сыновья боярские «Третьяк, да Игнатий, да Иван Ивановы, дети Отрепьевы, Третьяков сын Замятня». В Переславле-Залесском служил стрелецким сотником дед Юшки Отрепьева, бравый дворянин Смирнов-Отрепьев. Его сын Богдан к зрелым годам также дослужился до почетного чина стрелецкого сотника. Но Богдана погубило порочное пристрастие к выпивке вместе с буйным нравом. Напившись сильно в Немецкой слободе Москвы, где иноземцы открыто и дешево торговали вином, Богдан Отрепьев ввязался в пьяную драку и был насмерть зарезан таким же пьяным литовцем.

Оставшись сиротой и воспитанный матерью, едва оперившийся Юшка поступил на службу к Михаилу Никитичу Романову, который хорошо знал отца и мать Юшки. Выбор Юшки московской службы и житья на подворье Варварки был не случайным, а продуманным до мелочей: детство он провел в имении дворян Отрепьевых на берегах рек Монзы, притоке Костромы. Поблизости в нескольких верстах находилась костромская вотчина, село Домнино, боярина Федора Никитича Романова, который хорошо знал Юшку через его родителей.

При розыске «самозванца Отрепьева» узнали, что Юшка был посвящен в боярский заговор Романовых и должен был играть важную роль в скором мятеже и штурме Кремля. Юшка, в меру своих юношеских сил, сражался с царскими стрельцами в бою на Варварке. Но сила солому ломит: он с оружием в руках был взят в плен, и ему грозила смертная казнь по заслугам. Только царь Борис проявил к бунтовщикам неслыханную милость: казня провинившуюся челядь, он отпустил на волю дворян-бунтовщиков, в том числе и Юшку…

Когда Годунов узнал из докладов дьяков по розыску, что «самозванец Юшка» был у него в руках, он забился в долгом беззвучном и бессильном смехе. Дьяки смотрели на трясущегося от смеха государя и пожимали плечами, мол, «чего здесь смешного». Царь понял недоуменные взгляды дьяков и пояснил:

– Великодушие проявил. Обещал при восшествии на царство пять лет никого не казнить – ни бояр, ни дворян. И здесь все честь по чести, слову своему не изменил…

– Но ведь были же казни, – робко возразил один самый молодой дьяк, и тут же стушевался, и тут же выкрутился: – Как же без них, без казней и страха сурового наказания управлять государством?… Лихими казнями боязнь в народе учреждается…

– Правильно рассуждаешь – как же без них, без казней? Так ведь и чернь разбалуется, начнет без присмотра наказания резать и убивать всех подряд направо и налево… – сказал Борис и тут же стукнул себя по лбу: – Надо было тогда при пленении Юшку на месте прибить… – И тут же, отходя от гневных, мстительных мыслей, примирительно промолвил: – Либо надо было всех бунтовщиков, дворян с челядью Романовых отпустить на все четыре стороны… Одумались бы, авось… Не побежал бы тот же бунтовщик Юшка прятаться по монастырям, чтобы прилепиться потом к Чудову…

– Не одумался Юшка, – мягко возразил другой, солидный в возрасте, дьяк.

– Где его следы обнаружились, – спросил Годунов, – после пленения на Варварке и моей милости? – «Надо же, на свою шею помиловал, не думая об опасности. Может, надо было его прибить на месте вместе с Романовыми? Исчез боец, и делу конец», – подумал он, но тут же прогнал такие опасные мысли – массовое убийство бунтовщиков вместе с боярами Романовыми, пользующимися популярностью в народе, навлекло бы на его царство проклятье и ненависть всеобщую, и вслух произнес недовольным голосом: – Продолжайте, но покороче, скоро бояре придут по моему вызову – для совета…

Из розыска дьяков и патриарха следовало, что, спасая свою жизнь от преследований, Юшка принял постриг в каком-то захолустном монастыре и стал чернецом Григорием. Следы его обнаружились в нескольких обителях, в Спасо-Ефимьевской в Суздале, Ивана Предтечи в Галиче, прежде чем он оказался в привилегированном Чудовом монастыре по чьей-то протекции.

Дьяки доложили, что из «розыска по самозванцу» патриарха Иова выяснилось: о приеме инока Григория в Чудов монастырь лично архимандрита Пафнутия просил протопоп кремлевского собора Ефимий. Годунов с усмешкой подумал: «Молодец владыка Иов, никого из своих не щадил, обнажая маски влиятельных церковных деятелей, стоящих и за мятежом Романовых, и за слухами против царя, распускаемыми из Чудова и Успенского, и об убежище государственного преступника Юшки». Выяснилось, что образованный, нахватавшийся разных премудростей инок Григорий жил в келье своего родича, внука Третьяка Отрепьева, Елизария Замятни. Только в келье своего родича Юшка-Григорий жил мало, архимандрит Пафнутий почему-то перевел его к себе в келью, «для поучения и воспитания». Быстро инок, по представлению архимандрита Пафнутия, был рукоположен патриархом Иовой в дьяконы.

К своему ужасу, Годунов узнал, что монах Григорий сопровождал патриарха на заседаниях Думы. Он слушал материалы розыска, что читали дьяки, вспоминал и раздумывал… При цепкой памяти Годунова по описанию внешнего образа монаха в «розыске» моментально вспомнился этот «самозванец-царевич» в свите патриарха. «Стоял на расстоянии вытянутой руки от стервеца, мог бы тогда по первому подозрению в измене приказать его схватить и заковать в железа. Сколько же раз он уходил от меня. А уже тогда проявил себя в Чудовом, называя себя „будущим царем“, ничего не боялся перед побегом из Чудова, – думал Годунов, сокрушаясь о том, как же не везло ему, царю, в уничтожении противника его царству. – И при таком головокружительном взлете все равно побег после инструкций Пафнутия. Значит, Пафнутий! Конечно, он действовал не один. Он был связан с людьми московского круга Романовых. Если братья Никитичи были сосланы и находились под караулом, то с Пафнутием сносились родня и служилые дворяне. А ведь еще на самой ранней стадии заговора Романовых, еще до сбора их войска на Варварке, прослеживалась связь Романовых и поляков с их канцлером Сапегой…»