Александр Бубенников - Годунов. Кровавый путь к трону

– Я и сам себя иногда на таких грешных мыслях ловлю. – Боярин округлил глаза и выпалил обжигающий его душу вопрос: – А может такое быть с подменой? Царевича спрятали и перепрятали, а другого мальчонку зарезанного подкинули?

– В том-то и дело, Семен, всяко быть может, в принципе… – задумчиво проговорил Борис Федорович. – Я привык доверять своим глазам. К сожалению, убитого царевича не видел, а надо бы все видеть своими глазами. Знал бы, что так дело повернется, сам бы поехал и своими глазами раскрытыми, а не вприглядку издали на «Углицкое дело» посмотрел… Не полностью доверился бы Василию Шуйскому… Он и сейчас рокочет со всех площадей, что подмены с царевичем не было, к тому же Дмитрий-царевич с раннего детства страдал падучей, а у Отрепьева не было такой болезни-напасти, не страдал Юшка падучей… Хотя и тогда, и сейчас я понимаю одно…

Видя, что государь надолго задумался, боярин легонько покашлял, напоминая о своем присутствии, и спросил с неловким обескураженным видом:

– …Кхе-кхе-кхе…Что ты понимаешь, государь?

– А то, что нельзя было тогда мне ехать в Углич и самому разбираться с гибелью царевича, – тогда бы все, как один, сказали: Годунов приехал следы своего убийства заметать… А я, как на духу, тебе, Семен, говорю: не убивал я восьмилетнего царевича… Сам страдаю от ранних смертей младенцев – мой Иван-первенец, Феодосия – да и зять Иоганн такой же младенец, пусть не по возрасту, да с душой младенческой…

– Знамо дело.

– Что тебе знамо, Семен?

– Что не убивал ты царевича, государь…

– Не выгодно мне тогда было убивать… Что я говорю? Действительно, как на нервах все, голова кругом идет от всего… Но знай, Семен, в лихой момент, когда мне, моему семейству что-то угрожало, вот тогда бы мог пойти на убийство… в принципе, но не на самом деле… Чувствуешь разницу между «в принципе» и «на самом деле»?

– Чувствую, государь!

– А теперь рассказывай, Семен, об удивлении думцев. Чем удивлены мои бояре?

– А удивились бояре, что ты, государь, без обиняков объявил Думе, в лицо всем боярам, что поставка самозванца – это дело рук враждующих друг с другом боярских партий. Что самозванца, кто бы он ни был, испекли в боярской печке измены государю. Пусть пока никто еще не изменил присяге, но дух измены проявлен – самозванца выпекли и за границу отправили, войско на Москву, на царя собирать, чтобы царя Бориса скинуть с престола…

– А что же думцев смутило?

– А то, что ты конкретно никого из бояр не назвал… Вроде Романовы, только те в ссылке… Вроде Шуйские, только те вроде как за тебя, и боярин Василий Иванович с площадей шумит о достоверной гибели царевича Дмитрия в Угличе… Мстиславские? Так они вроде биться с войском самозванца готовы хоть сейчас, как только он границу царства перейдет… Трубецкие?… Голицыны?… Шереметевы?… Воротынские?…

– А зачем мне на имена указывать, Семен? Пока еще никто на самом деле присяге и царю не изменил. Но дух измены зрел и вызрел. Первыми выступили против царя Романовы, изменив присяге. Они и начали выпекать в своей печке самозванца Юшку Отрепьева, вместе с канцлером польским Сапегой и его латинянами…

– Но мы же их согнули…

– Пока согнули Романовых, да и то малость, скорее, нагнули, поставили на место, сослали… Но обрати внимание, Семен, все по суду думцев, не давал царь приказа гнобить и убивать Романовых…

– Знамо дело, государь, все в Думе знают, что государь – не боярский губитель и убийца… Только и удивление думцев связано с тем, что, по их разумению, тебе было бы выгоднее обставить дело так, что бояре с подставкой самозванца ни при чем… Мол, царю выгоднее объявить самозванца ставленником польских панов-магнатов и латинян-иезуитов, но не бояр и вельмож-князей внутри страны… Вроде бы «внешнее» происхождение самозванца выгодно Думе, власти на местах… К тому же внешнюю угрозу легче и проще объяснить простому народу…

– Да, согласен, так народу проще объяснить, только знай: дух измены царю и присяге уже проник в высшие сферы как государственной власти, так и церковной…

– И церковной – да ну?… – поперхнулся Семен Годунов, не в силах выразить свое потрясение.

– Тарелки гну! – Годунов, чеканя каждое слово, говорил то, что наболело на душе и на сердце. – Слово не воробей, особенно царское, выскочило, назад не загонишь. За обвинением в измене должны быть репрессии, казни именем царя. А их нет, может, и не будет, если царю Московскому повезет, а самозванцу с его московскими изготовителями не повезет…

– О церковных изготовителях самозванца я и не подумал, государь, – вздохнул печально боярин. – Вон, выходит, как далеко вглубь все зашло…

– Глубоко жало измены, да идейного сопротивления избранному царю Борису, «не природному», по сути, как ни бейся, всегда найдутся люди во власти государственной или духовной, что бросят обвинение: не на своем месте избранный царь…

– Можно подумать, что самозванец Юшка или еще кто – из «природных» государей Рюриковичей… – Боярин от недовольства или неподдельного возмущения аж икнул. – Но надо докопаться до корней измены, кто испек самозванца на боярской печке или в келье на угольках довел до товарного вида… Ведь корыстным полякам товар предложили – и они купились, свою выгоду от товара самозванца поиметь хотят, за счет его обогатиться златом, землями, в свою веру людей православных перекрасить…

– Вот скоро выявим предателей внутри, кто мечтает навести ляхов на Москву и на престол посадить самозванца «природного». А жив или воскрес их «природный» Дмитрий-царевич, спросим у его матери. Мои люди в Литве и Польше слали донесения, что самозванец показывал какой-то фамильный крест Нагих, чем склонял на свою сторону польских магнатов, шляхту, да и латинян-иезуитов тоже…

Когда Годунов говорил своему троюродному племяннику, что надо уладить дипломатическими мерами вопрос о выдаче самозванца-беглеца Юшки Отрепьева, он действительно верил, что у него есть рычаги давления на польского короля Сигизмунда III и на магната Адама Вишневецкого с его претензиями на «спорные земли» по «вечному миру», прекрасно осознавая, что нынешнее польское государство под властью слабого короля Сигизмунда III, так же избираемого, как был выбран и московский царь, представляло из себя хлипкое лоскутное одеяло из владений польских и литовских магнатов. А магнаты на местах и не думали делиться властью со слабым королем, занесенным случайным историческим ветром из Швеции. У них были большие обиды на Годунова, что тот хотел посадить на польский стол «своего человека», подкупая вельмож из сейма. Но еще бо`льшие претензии вельможи предъявляли к Сигизмунду, власть которого была номинальная. И все же король пытался, перессорив магнатов, прибрать к своим рукам власть на местах неудачников в мелких и крупных политических и военных играх. Ведь магнаты, такие, как Вишневецкий, имели свои частные, хорошо вооруженные «удельные» армии и часто вели междоусобные войны между собой, а временами воевали с собственным королем и властителями соседних стран и земель.