Александр Бубенников - Годунов. Кровавый путь к трону

Царь сделал решительный жест рукой, обрывая доклад дьяка о деталях побега Юшки-Григория из Чудова в Литву и Польшу, и громко спросил:

– Что у вас есть по Сапеге из донесений наших людей здесь и агентов за рубежом?

Третий пожилой дьяк, пролистав свои бумаги и отобрав нужные донесения, начал свой доклад:

– Канцлер Сапега прибыл в Москву как раз перед мятежом Романовых на Варварке. Через десять дней после своего приезда он был свидетелем штурма нашими стрельцами романовского подворья. Сапега уехал из Москвы крайне озлобленным после неудачи мятежа Романовых. Позже в Вильне перед русскими послами, приехавшими на ратификацию грамот, говорил о политической торговле. Мол, мы признаем Бориса Годунова царем, а вы признайте нашего Сигизмунда шведским королем. Но наши московские послы резонно, с подначкой, отвечали польскому канцлеру: «Вы говорите, что государь ваш короновался шведскою короной, но великому государю нашему про шведское коронование государя вашего ничего не известно. Нам лишь ведомо, что ваш король ходил в Швецию, и над ним на шведской земле невзгода приключилась… Вам о шведском титуле говорить и писать нечего».

Годунов прервал доклад дьяка и задумался о текущем политическом моменте: о разгаре интриги самозванства ожившего Дмитрия-царевича в ипостаси беглеца Юшки-расстриги в треугольнике заговора бояр (Романовы) и поляков (Сапеги и иже с ним) и поддержки высокопоставленных священнослужителей (Пафнутий, Ефимий и другие) через беглеца Юшку в организации нашествия на Московию для смещения царя и патриарха. «Ведь в Вильне, после разгрома мятежа Романовых, по моему указанию был нанесен страшный удар по самолюбию короля Сигизмунда и канцлера, королевского посла Сапеги. Как хорошо, что я устроил со шведами замирение силой, отказавшись от взятия Нарвы, уйдя из крепости с угрозой вернуться туда, когда захотим… Вот и все концы с концами сошлись, все точки над буквами „и“ в латыни расставлены… После прибытия расстриги Гришки Отрепьева в Польшу канцлер Лев Сапега стал одним из наиболее активных его покровителей. Откуда мне знать, может, и он устроил встречу Юшки с магнатом Вишневецким и его родичем Мнишеком. Главное, что треугольник заговора замкнулся в моем понимании всеми своими сторонами и углами: Романовы-Сапега-Пафнутий с Ефимием. Как все просто и страшно: Юшка стал игрушкой, марионеткой сначала в опытных руках Романовых, когда я бояр изолировал – а надо бы их уничтожить! – а потом в руках Сапеги через Пафнутия… Наверняка Отрепьев, состоя в свите патриарха Иова, мог вступить в сношения с канцлером Сапегой и убедиться в том, что он может в Польше получить поддержку от магнатов и латиняниезуитов… И еще одна интрига связи Романовы-Отрепьев-Сапега: только польским магнатам и Сапеге нужен Юшка-самозванец, а не королю шведскому или хану крымскому с турецким султаном. Только польские магнаты и латиняне способны организовать нашествие на Русь со знаменем „природного“ царя Дмитрия-царевича из последних Рюриковичей… Замирившиеся со мной шведский король или крымский хан выдали бы мне Юшку-беглеца, чтобы я посадил его на кол…»

Годунов вытер мокрый, в испарине от умственного напряжения лоб и рявкнул на дьяков:

– Почему не был исполнен мой приказ о поимке беглеца, когда поступил донос из Чудова, когда этот Григорий каким-то монахам сказал, что он скоро станет царем на Москве?! – Он обводил взглядом сжавшихся от царского гнева и спрятавших головы в плечи приказных дьяков. – Я ведь приказал его схватить и отправить в дальний монастырь под надзором…

– Твой приказ, государь, был возложен главой приказа на дьяка Смирного-Васильева… А этот дьяк занемог… Захворал…

– Занемог дьяк беспамятством, а не хворью… – Ярость Годунова стала утихать, ведь он уже ничего не мог изменить. – Был исполнен мой приказ или нет?

– Нет, государь, когда мы схватились, расстрига пересек границу… А за границей его было уже не достать…

О странной забывчивости дьяка Смирного-Васильева запишет изумленный летописец: «Такое только дьявольским наущением могло быть». Конечно, Смирный-Васильев обрек себя на верную смерть, что через какое-то время нагонит дьяка, совершившего государственное преступление. Только Годунов свяжет «забывчивость» дьяка с планом треугольника Романовы-Пафнутий-Сапега разыграть пешку Отрепьева и провести эту пешку по всему полю исторической битвы – из польских пенатов Вишневецкого и Мнишека до Москвы – в короли, точнее в цари Русского царства.

Выздоровевшего от хвори дьяка Смирного-Васильева скоро возьмут в оборот и будут пытать с великим усердием. Помня приказ Годунова, били, пытали и задавали вопросы:

– Кто тебе велел «забыть» приказ царя?

– Кто союзники Отрепьева?

Годунов ждал разоблачения попов Пафнутия, Ефимия, других, не извещая о своих задумках Иова, мол, пусть сам расследует, кто копает не только под царя, но и под патриарха.

Но дьяк молчал и не называл имен, только повторял, как заведенный, про свою забывчивость и хворь не вовремя. Так ничего и не узнали от дьяка лихого, но, запоротый до полусмерти, зная, что его скоро запорют до смерти, дьяк перед очередной потерей сознания пригрозил кому-то из своих палачей пальцем и еле слышно прошептал:

– Не велено сказывать, потому и не скажу…

Когда о последних словах дьяка рассказали Годунову, он побледнел, поняв, что дьяку Смирному-Васильеву приказали принести себя жертву, причем приказали не светские люди, а святые отцы церкви. У него возникла идея призвать патриарха и посмотреть на окружение дьяка, вдруг там найдутся священнослужители, тот же духовник дьяка? Царь послал своего дьяка к патриарху с передачей на словах допросить духовника Смирного-Васильева.

Скоро в царские палаты прибыл сам патриарх и неожиданно задал свой первый вопрос:

– Жив тот несчастный дьяк Смирный-Васильев?

– Нет, – ответил Годунов. – Но разве это меняет суть дела, владыка? Дьяк не сказал о заговорщиках, пусть духовник его или кто-то еще из его окружения расскажет… Мне надо знать о заговоре среди бояр и дворян, о том, что самозванца ждут…

– Если дьяк под пытками не сказал о заговорщиках, неужели ты, государь, думаешь, что духовник дьяка сломается и выдаст имена и планы тех, по ту сторону, что за самозванца…

Годунов впервые увидел гневное лицо владыки: патриарх гневался, не сильно, но гневался на царя. Он без страха говорил, что у доносительства есть и оборотная сторона, что, донеси запоротый дьяк на своих союзников, он бы обесчестил свое имя, что кто-то из «добрых и сильных», подговоривших дьяка на должностное преступление, все же будет оплакивать добровольную жертву дьяка…