Вячеслав Кеворков - Каждому свое

— Ничего подобного, дорогая Карин! Данное оборудование поставлено Германией в Россию во времена дружбы 30-х годов и установлено на одном из уральских заводов, где сегодня русские производят танки, которые грузят на платформы и отправляют на фронт, чтобы убивать немцев. Продолжим, пожалуй?

Лютая зима. Мороз за сорок. Ветер гонит снег острыми колючими клиньями по сугробам, из которых тут и там высовываются то замерзшая лошадиная голова, то обезображенное болью и отчаянием лицо человека. Высоко над снегом торчит из сугроба замерзшая человеческая рука, словно хочет предупредить о чем-то идущих мимо.

И в этот момент откуда-то сверху в комнату вливается музыка, белым саваном накрывая чудовищные надругательства человека над самим собой. Со все нарастающей силой звучит адажио соль-минор Альбинони.

Наконец музыка умолкла и воцарилась тишина, какая наступает после только что миновавшей грозы.

— Итак, господа, слово предоставляется вам, — и Вилли с загадочным видом уселся на край стола.

— Снежный сюжет с трупами — это зима 1941–1942 годов под Москвой, — твердо заключил Генрих.

— Ответ верный, — не менее решительно согласился Вилли.

А дальше началась великая путаница.

Шагающие через лес к озеру жизнерадостные молодые люди оказались не пионерами, как первоначально предположили зрители, а членами организации «Гитлерюгенд», юные пассажиры речного теплохода, наоборот, членами советского комсомола, организовавшего речной круиз по только что достроенному Химкинскому водохранилищу под Москвой.

— Ну как, лихо я замешал документальный кинококтейль? — ликовал Вилли.

Карин, которая не разгадала ни одного сюжета, и, естественно, не желая признаваться в этом, была склонна всю вину возложить на кого угодно, кроме себя.

— А скажи, Вилли, для чего ты монтировал этот фильм? Кому он может понравиться?

— Мне, кстати, понравился, и даже очень, — решительно вмешался Генрих. — Правда, на мой взгляд, для полноты исторической правды в фильме отсутствует главное: мотивы действий и цели обеих сторон.

Вилли усмехнулся.

— А вот это уже прямая дорога в концлагерь. Жена и без того каждое утро начинает с того, что умоляет сжечь кинопленку. Я пока держусь, но, думаю, надолго меня не хватит. А жаль! Правда, у меня немало разрозненного материала как раз на тему «Кто и почему?». Приберегу до лучших времен.

— Надеюсь, они не за горами, — согласился Генрих.

Возвращались молча. Однако как только перешагнули порог отеля, жизнь вновь стала казаться волшебной. Некоторый дискомфорт, правда, внесли пустые места за столиком, которые обычно занимали Шанель и барон.

— Никогда не могла правильно оценить суть человеческих отношений. Встречаясь с Коко ежедневно, я порой уставала от общения с нею. Иногда появлялось желание освободиться от ее напористости, уединиться. А вот она уехала, и вдруг образовалась какая-то пустота, которую некем заполнить.

— Ну, конечно, это неизбежный эффект сильной личности, — улыбнулся Генрих. — Будем с нетерпением ждать ее возвращения, чтобы вновь заполнить образовавшиеся внутренние пустоты.

— Я так и знала, что ты станешь иронизировать по поводу моих чувств.

— Прости, Карин, но маленький герой моего любимого Марка Твена произнес запомнившуюся мне фразу: «И лень было камень бросать, да случай было жалко упустить».

Карин чуть было ни выронила чашку от смеха.

— Генрих, дорогой, откуда у тебя на все случаи жизни либо примеры, либо цитаты?

— Дело в том, что в школе у меня было два увлечения — спорт и книги. Все, что было прочитано, вбивалось в детский мозг, как гвозди, и до сих пор они там сидят.

— Ради Бога, не растеряй запас того, что делает тебя непохожим на всех остальных. Это ведь, поверь мне, дар бесценный. — Она наклонилась, обняла его за шею и поцеловала.

Ноябрь — не самый лучший месяц для путешествий по Германии. То дождь, то снег с дождем, непременно приправленный порывистым колким ветром. И все же для Отто наиболее непригодной для передвижения на автомобиле оставалась Россия, где люди почему-то не стали строить автострады, чтобы наслаждаться скольжением по безупречному асфальтовому покрытию, а традиционно предпочитали мучительную езду по бездорожью.

Гладкое течение мысли неожиданно прервалось, когда под Билефельдом шоссе неожиданно преградил наскоро сооруженный шлагбаум, а словоохотливый полицейский бросился им навстречу:

— Извините, господа, должен предупредить вас о наличии двух глубоких воронок на моем участке, на 24-м и 64-м километрах дороги!

— Странно, вчера мы тут проезжали, и все было нормально.

— Совершенно верно! Сегодня ночью англичане сбросили несколько «подарков» на наши головы. Эти уроды должны были бомбить заводы, но там их поджидают зенитки, а тут — выкинул груз на шоссе — и лети быстрее домой за наградой!

— Скажите, а вода где-нибудь поблизости есть?

— Тут недалеко, в километре отсюда небольшая гостиница. Хозяйка — вдова майора. Заезжайте, не пожалеете.

— Да я же спросил про воду.

— Зачем вам вода? У нее прекрасное пиво, домашнее варенье, главное же, она сама — пальчики оближешь! — и он, продемонстрировав это жестом, сально захихикал.

— Поехали, Отто, — скомандовал Шелленберг.

Пожилой дамский угодник с сочувствием проводил взглядом автомобиль с безнадежными импотентами.

«Чего стоят карьера, богатство, дорогая машина с шофером по сравнению с преждевременной потерей интереса к женщинам, а значит, и к жизни», — подумал он, усмехнувшись, и бодро зашагал к шлагбауму.

Несмотря на ночные проказы англичан, дальше ехали как в мирное время, не сбавляя скорости. Автострада была пуста, лишь изредка попадались навстречу военные грузовики. Мотор работал усыпляюще ровно.

Вальтер достал из лежащего рядом портфеля лоснящийся глянцевой бумагой конверт, осмотрел его с обеих сторон и засунул в нагрудный карман. «Так будет надежнее», — подумал он и невольно вернулся мыслями к началу дня.

Как и было оговорено по телефону, ровно в десять он появился в приемной главы кельнского «Штайн-банка».

— Шеф уже ждет вас, — с загадочной улыбкой встретила его секретарь, давая понять, что знает больше, чем может сказать.

Когда Шелленберг переступил порог святилища, глава богатейшего в Европе частного банка барон Курт фон Шредер, подписывая одну за другой деловые бумаги, поднял на вошедшего взгляд.

— О, Вальтер! Извини! Сейчас вот закончу с этой писаниной, и мы спокойно займемся делом. Присаживайся.

Шелленберг занял предложенное ему место и, наблюдая некоторое время за тем, с какой тщательностью банкир выводил свою подпись крупно и витиевато на каждом документе, вспомнил сказанное однажды отцом: «Чем мельче человек, тем крупнее его подпись».