Вячеслав Кеворков - Каждому свое

— Ах, даже так? И тем не менее я привык доверять лишь собственному опыту. Если люди отказываются быть полезными Германии, их к этому принуждают. Вы меня поняли, Хоппе? Несите материалы на вчерашних обнаженных статистов.

Через несколько минут личные дела лежали на столе. А Хоппе решил не упускать представившегося случая.

— Разрешите, господин майор, идти на обед? Уже самое время, — и он кивнул на настенные часы.

— А вы каждый день обедаете в одно и то же время?

— Практически да, — растерялся Хоппе.

— Странная привычка. А еще говорите, что здесь, как на фронте. На фронте едят не по часам, а когда выдастся минута между обстрелами. Ну а если на вашем фронте другие правила, то… приятного аппетита.

Генрих проводил глазами через окно удаляющуюся фигуру Хоппе. Затем сел за стол, вынул из тощей пачки лежавшую сверху анкету, взглянул на фотографию и отложил в сторону Незнакомое лицо недобро глянуло на него. Лица на следующих трех личных карточках повели себя примерно также. Ясно было, что и последняя не станет исключением.

Задумавшись, Генрих машинально взял следующий формуляр со стола и взглянул на фотографию, повертел ее задумчиво и уже хотел вернуть на прежнее место, когда с лицевой стороны словно спрыгнула и навязчиво замелькала русская фамилия, написанная латинским шрифтом: Dubrovin.

«Так это же!..» Перед глазами проплыла фамилия — Дубровский. Генрих поднес фотографию как можно ближе к глазам и теперь сокрушался, как он мог с первого взгляда не распознать пусть даже в изменившемся лице отчаянного капитана, с которым провел вечер в ресторане и последующую ночь в комендатуре, а вспоминал об этой встрече потом постоянно.

Судьбе, видно, угодно было, чтобы они встретились вновь, но теперь уж не в ресторане, а в условиях дьявольских. Что ж, оставалось лишь покориться и довериться судьбе, от которой, как известно, как от сумы и от тюрьмы зарекаться нельзя.

Но сейчас даже самые мудрые истины звучали глухо. Сейчас важно было одно — что произойдет в голове Дубровского в тот момент, когда он увидит Генриха в мундире немецкого майора. Он еще раз внимательно прочел личную карту военнопленного, лежавшую перед ним. В пункте «Обстоятельства пленения» значилось: «Взят в плен санитарами на поле боя в бессознательном состоянии, наступившем в результате контузии».

«Что ж, с прошлым все понятно. Куда туманнее выглядит предстоящая встреча с Дубровским, над головой которого уже занесен топор».

Необходимо, чтобы он с первого момента поверил Генриху, в противном случае все пойдет кувырком. Немцы, несомненно, постараются контролировать все разговоры Генриха из соседнего помещения. Примитивно, но надежно, как, впрочем, и все остальное в лагере.

Раздался короткий стук, и дверь открылась.

— Господин майор, обершарфюрер Хоппе после обеда явился.

— Являются лишь привидения, Хоппе. А вы — реальная сила, надежда Германской империи, — вспомнил Генрих старую солдатскую шутку, которую с удовольствием рассказывал отец. И продолжил: — Возвращаю вам анкеты и прошу организовать мне встречу со всеми упомянутыми в них лицами.

— Хорошо, я подготовлю и представлю вам завтра же.

— Сегодня же, Хоппе, сегодня, немедленно! Я не могу позволить себе расслабляться, когда Германия жертвует своими лучшими людьми! Вы знаете, сколько немцев погибло только сегодня ночью в Берлине во время английской бомбежки?

Хоппе растерянно пожал плечами в знак слабой осведомленности. Генрих тоже точной цифры не знал и поспешил перейти к делу.

— Ладно. Давайте мне всех пятерых с интервалом в час, и обязательно в том порядке, как представлены анкеты.

Первые двое оказались выходцами с юга: один румын из Бухареста, другой — гагауз из Молдавии.

Поведение обоих сравнительно молодых людей показалось Генриху неадекватным. Разговаривав, они улыбались или хмурились в самых неподходящих местах. Он дал каждому по листу бумаги и попросил написать свои исходные данные. Оба долго собирались с мыслями, но тем не менее задание одолели.

Хоппе пояснил, что оба являются законченными наркоманами, которые употребляют какую-то травку, неизвестными путями попадающую в лагерь. Третьим, слегка прихрамывая, вошел хмурый человек и, не поднимая головы, остановился перед столом.

— Дубровский, — нехотя произнес он и умолк.

Генрих по-немецки предложил ему сесть. Тот же продолжал стоять, уставившись в пол.

«Слава Богу! Упрямство характера сохранилось, значит, человека не сломали».

— Садись, от того, что стоишь, умнее не станешь! Или, как говорят по-русски, в ногах правды нет.

Немецкий текст и русский перевод не дали того эффекта, на который был расчет. Не поднимая головы, заключенный опустился на стул и скрестил руки на коленях.

— Что ж, займемся делом. Вот вам чистый лист бумаги, чернила, ручка — изложите на бумаге коротко, на одной странице, вашу биографию.

После недолгого раздумья заключенный медленно опустил перо в чернильницу, занес его над бумагой, и вдруг рука зависла в воздухе.

То место наверху страницы, где он должен был положить начало своему жизнеописанию, было уже занято коротким, но четким текстом: «Поклон Дубровскому из дома. Отныне выполняйте все мои указания. Никому ни слова. За тобой смотрят. Будь бдителен. Увидимся завтра».

Наконец он поднял голову и уставился на Генриха.

Военная форма кардинально меняет облик человека, а форма противника делает его почти неузнаваемым. Генрих прекрасно понимал, какое смятие в голове и в душе Дубровского должен был вызвать вид знакомого человека в форме врага.

Генрих молча поднялся из-за стола, выдерживая паузу, чтобы разрядить обстановку, прошелся по комнате и остановился за спиной сидящего.

— Пишите, Дубровский, пишите. Кто отец, мать, место их пребывания, ну и так далее. Поторопитесь, у нас не так много времени.

Генрих продолжал ходить по комнате, время от времени поглядывая через плечо пишущего, чтобы оценить плоды его усилий. Наконец, он взял исписанный лист и прочел его от начала до конца.

— Что ж, на сегодня этого достаточно. Завтра мы продолжим работу, а пока идите.

Генриху показалось, что Дубровский проглотил первый нелегкий кусок их неожиданной встречи, и теперь было необходимо, чтобы он «переварил» его в спокойной обстановке наедине с собой.

Генрих вернулся на виллу, когда уже стемнело, и был поражен необычайно ярким светом, вырывавшимся наружу через окна первого этажа. Однако, войдя в гостиную, скоро убедился, что праздничное освещение отнюдь не соответствовало мрачному настроению сидевших за столом.

Перед Карин стоял на три четверти недопитый бокал красного вина. Шниттке располагал сосудом меньшим по объему, зато наполненным куда более крепким напитком. Руге, в свою очередь, поддерживал достойный уровень жидкости в своем сосуде, последовательно подливая в него из двух бутылок с разными этикетками, стоявших перед ним. Иногда он сбивался со счета и выпивал подряд две рюмки одного и того же содержания. Впрочем, результат от этого нисколько не страдал.