Сергей Карпенко - Врангель. Последний главком

— Я разберусь. Но заметьте, что ваше представление к производству Науменко, Улагая и Топоркова в генерал-майоры было удовлетворено без промедления.

— Благодарю...

И уже ничего, кроме раздражения, не вызвала беседа с новым генерал-квартирмейстером полковником Плющевским-Плющиком. Спасибо, Апрелев загодя предупредил о его особой близости к Романовскому: несколько лет перед Великой войной оба служили в Главном управлении Генштаба, с Петербурга ещё дружат семьями, генкварт смотрит начальнику штаба в рот и каждое утро к половине девятого бегает к нему на Гимназическую с докладом.

То поправляя никелированное пенсне, посаженное на мясистый, с красными прожилками, нос, то подкручивая кончики тёмных кошлатых усов, будто проверяя, на месте ли они, Плющевский-Плющик добросовестно вникал во все беды и нужды корпуса. И хотя держался он не без напыщенности, обычной для «моментов», Врангель всё же разглядел за ней отзывчивость и искреннее желание оказать возможную помощь. Тем сильнее поразило полное отсутствие в нём самостоятельности... Похоже, генкварт — третье лицо в штабе главкома! — даже боится её. Иначе к чему поминутно оговариваться: «как решит Иван Павлович», «что скажет Иван Павлович», «как посмотрит Иван Павлович»...

Выйдя от Плющика, сразу устремился в отделение связи. Раздражение дошло до кипения... При таком наплевательском отношении Ставки остаётся одно: полкам приступить к перековке прямо на передовой. И немедленно, пока затишье.

Приказ диктовал телеграфисту напористо и громче, чем следовало бы. Поймав на себе озадаченный взгляд дежурного офицера, сбавил тон...

Уже смеркалось, когда он шагнул, даже не застегнув шинели, за порог штаба. Ещё немного, чувствовал, и слетит с нарезки. Целый день — псу под хвост... Ни одного вопроса «моменты» не решили! А на фронте люди его корпуса платят кровью за все эти штабные безобразия.

По-мальчишески сбежав по ступеням каменного крыльца, приостановился и несколько раз вдохнул полной грудью.

Ничуть не остудили ни холодный влажный воздух, ни даже роскошный вид поданного по приказанию генерал-квартирмейстера, чтобы отвезти его на вокзал, автомобиля. И откуда это у Плющика взялось столько инициативы-и смелости?! Или успел испросить соизволения Ивана Павловича? Чёрт знает что!

Гаркуша, открывший уже дверцу, не понял, чему чертыхается начальник. И настроения не уловил: худющее лицо как неживое, длиннополая шинель нараспашку, садиться медлит и смотрит не пойми куда.

— А до Рождества, ваше превосходительство, в Катеринодаре завсегда такая мокреть.

Мотор приглушённо рокотал, из выхлопной трубы вырывался сизый удушливый дым. В ярко-белом свете передних фонарей поблескивала, падая в чёрную жижу, редкая изморось.

Накануне выборов Кубанского войскового атамана Врангель до полуночи засиделся у Драгомирова, в особняке пивовара Ирзы на Екатерининской улице. Назначенный Деникиным после смерти Алексеева председателем Особого совещания при главкоме, тот переехал сюда, в освободившуюся квартиру покойного. Здесь же разместились канцелярия и некоторые отделы Особого совещания.

Драгомиров не сомневался в избрании Филимонова.

— Казаки, Пётр Николаевич, — с профессорской основательностью рассуждал он, сухо покашливая, — с молоком матери впитывают убеждённость, что войсковым атаманом непременно должен быть военный. И притом в генеральском чине. А штатских они и за людей-то не считают... Так что Букретов как кандидат был для нас опаснее Быча.

— Думаете, на нём можно поставить крест? Ведь генералов у нас редко осуждают.

— Ну, если и выйдет на свободу, то не скоро. Следствия по делам о взятках и вымогательстве — штука волокитная.

— А по чьему приказу он был арестован?

— Военного прокурора Кубани полковника Лукина. Неделю пришлось уламывать Филимонова, чтобы он дал прокурору такое указание. Да и то... Письменное дать струсил, смелости хватило только на устное.

— Улик не нашлось?

— Когда дело касается снабжения армии, улики всегда находятся... — наставительно покачал пальцем Драгомиров. — Быч ещё не раз пожалеет, что назначил его своим товарищем по ведомству продовольствия и снабжения. «Линейцы» не преминули воспользоваться и теперь самого Быча обвиняют в злоупотреблениях.

Драгомиров боролся с прилипшей простудой по-стариковски: обмотал горло шарфом из верблюжьей шерсти, закутался в тёмно-синий стёганый халат, упрятал ноги в толстые шерстяные носки и войлочные тапочки, втиснулся в вольтеровское кресло, пододвинутое почти вплотную к жаркому изразцовому боку проёмной голландской печи, и в довершение всего прихлёбывал горячий чай с малиновым вареньем.

Бронзовая люстра висела низко, абажур из плотной зелёной материи, с кистями, поглощал изрядную долю света электрических лампочек, и успокаивающий полумрак нагонял на старого кавалериста дрёму.

Врангель, вольготно рассевшись на обитом гобеленом диване с высокой спинкой, потягивал голицынский красный мускат. Хотя и тёплый, но с тонким и возбуждающим букетом... Его стараниями — до того соскучился по сладкому — от горки слегка подгоревших кексов с изюмом остались на блюде одни сухие крошки. А к чаю не притронулся: едва скинув шинель, сразу согрелся в протопленном сверх всякой меры помещении. Но приходилось мириться с привычками хозяина и преть в черкеске. И удивляться, как не засохли ещё в этой духоте цветы, расставленные на широких подоконниках.

— Умно сделано. Одним выстрелом убиты два зайца...

— Выстрел мог быть и убойнее, если бы Шульгин не уехал в Яссы.

— Зачем?

— Союзники пригласили на совещание относительно планов помощи нам. Жаль... Его перо пригодилось бы сейчас как нельзя кстати.

— Но Деникин, кажется, хотел закрыть его «Россию». Разве нет?

То ли недоумение Врангеля стало тому виной, то ли напавший кашель, но сонливость с распаренного лица Драгомирова отступила.

— С чего ты взял? Это правительство Быча требовало закрыть газету... Алексеев и Деникин хотели погасить конфликт. Пригласили Шульгина на беседу и меня с Романовским... Ну, Деникин попенял ему слегка за выпячивание монархизма. Но Шульгин тут же заявил, что раз так — больше писать не будет...

— Его излюбленный вольт.

— И очень эффектный, доложу тебе. Как это Шульгину да не писать?! А кто даст отпор Краснову и Бычу? Кончилось тем, что Антон Иванович махнул рукой и сказал: «Пишите, что хотите!»

— Жаль, что он не поступил подобным же образом, когда Покровский и Шкуро предложили ему произвести переворот.

— Не-ет, Пётр Николаевич, дело обстояло иначе... — Драгомиров задержал на собеседнике оценивающий взгляд: удлинённое лицо Врангеля затушевала тень от абажура, и он не столько увидел, сколько почувствовал, как бродит в бароне раздражение. — Разогнать Краевую раду и правительство Покровский и Шкуро предложили Филимонову. Чтобы он всю власть сосредоточил в своих руках... А Филимонов, конечно, запаниковал и сразу помчался к Романовскому. Тот доложил Деникину, а потом вызвал Покровского и от имени главкома категорически воспретил всякие выступления.