Александр Кривицкий - Ежедневные заботы

В последней части трилогии большое место занимают два персонажа — Ильин и Бойко. Помните, как Ильин говорит Синцову: «Всего немного не поспел ты к красивому бою». Говорит так, по-военному зная, что Синцов поймет, какой смысл вкладывает он, Ильин, в этот эпитет.

«Красивый» — значит достигнута высшая цель всякого боя — разгром противника, «красивый» — значит наших потерь гораздо меньше, чем у противника. «Красивый» — значит исполнено, как задумано, и вовремя приняты решения, каких потребовала менявшаяся обстановка.

«Красивый бой» — надо же сказать так… Ах Ильин, «военная косточка»! Теперь можно утверждать, что без Ильина, младшего лейтенанта, сначала начальника штаба батальона, а потом, уже ко времени Белорусской операции, командира полка, без Бойко, хладнокровного и методичного Бойко, назначенного на пост командарма, не было бы трилогии в том ее замысле, какой окончательно стал ясен только после ее завершения.

Скажем о них обоих мыслями того, чьей оценкой они так дорожили: «Вот они, молодые командиры полков, — подумал Серпилин, с удовольствием глядя на Ильина, который еще летом сорок второго года казался ему прирожденным военным… — Хорошо бы довоевал, и ничем не зацепило».

Многообещающий Ильин и Синцов стоят в нашем сознании на разных этапах единой Отечественной войны. Синцов и его злоключения — сорок первый год. Ильин и его уверенность победителя — год сорок четвертый.

Теперь о Бойко. Вспоминая о его возрасте, Серпилин думает «в эту минуту не о себе и о нем, а о чем-то намного более важном, имевшем отношение не к старости и молодости, не к себе и к нему, а к войне, к армии, ко времени, в которое живем и еще будем жить».

Зоркое наблюдение! Именно в нем, в этом размышлении, Серпилин достигает вершин своей духовной зрелости. Ему и раньше приходилось задумываться над своим возрастом, случалось сопоставлять свои годы с молодостью способных командиров. «Бывало, — пишет автор, — думал он об этом с завистью, а сейчас с другим чувством — с облегчением, что ли, что вот есть в свои тридцать пять лет такие, как Бойко».

Далеко глядит Серпилин. Он истинный сын времени и воспитанник истории. Он живет кровными интересами общества. И в сознании своей общности с делом народа находит источник собственного счастья. Он человек действительный, сущий, не кажущийся. Таковы и его друзья.

Бойко и Ильин не погибли, они дошли до Берлина. И хотя этот путь их остается за чертой трилогии, у нас нет сомнений — так было. Они живы и сейчас. В этих персонажах смогут узнать свою молодость многие военачальники наших дней. Они и сейчас работают в армии, восприняв ее новую технику и новое искусство. И эта наша уверенность оправданна, ибо хотя роман как будто хронологически не дописан, на самом деле он доведен до логического конца.

После смерти Серпилина и всего, что с ней связано в заключительном романе трилогии, могло идти уже только количественное наращивание. Реальный же мир действующих лиц, их связей, весь этот разлив событий вошел в берега. А Ильин и Бойко, именно они, как бы от лица всех людей трилогии, пошли дальше. Пошли исполнять свой долг, под родным знаменем воевать по-военному.

Так и написал свою трилогию Константин Симонов — по-военному. Написал уже в ту пору, когда, как и миллионы людей на земном шаре, стал солдатом мира.

Три тома «Живых и мертвых» стоят на моей полке. На первой странице дарственная надпись:

«Милый Саша! В этой трилогии частично отражены некоторые мысли из твоей, как ты выразился, «статейки». Кроме того, в этой трилогии частично отражены некоторые дорогие мне черты одного из моих старых друзей. Костя. 17—I—73 г.»

Щедро написано. В дружбе он и был щедрым. На мой взгляд, объективной истине тут соответствует лишь то обстоятельство, что в наших долгих, многолетних беседах о войне мы говорили не только на уровне припоминания фронтовых эпизодов, но обсуждали проблемы тактики, оперативного искусства и главным образом воинской психологии. Эта сфера духовной жизни человека резко своеобразна и сложна. Без ее знания трудно, почти невозможно писать о войне.

Симонову вроде бы нравились мои очерки и статьи на военные темы, он говорил мне об этом, и однажды я возразил:

— Ах, да оставь ты, подумаешь — статейка…

Он открыл огонь:

— А ты, оказывается, еще и притворщик. Тогда пиши романы!

— Мои статейки — это мои романы!

— Вот это другое дело.

Четырнадцатого апреля 1962 года газета «Известия» напечатала отрывок из романа «Живые и мертвые». Спустя пять месяцев другая газета — «Литература и жизнь» — откликнулась на эту публикацию статьей одного известного критика. Он сравнивал те места в отрывке, где речь шла о времени культа личности, с анализом этого периода в моих работах на военные темы. Сравнивал к невыгоде романа.

Хорошо помню утро, когда, разбуженный падением пачки газет в почтовый ящик и характерным звяканьем его прихлопнутой крышки, я извлек ежедневную порцию прессы, стал ее просматривать и вскоре наткнулся на эту самую статью. Надо было действовать без промедлений.

Отложив все утренние процедуры, я сел к столу, быстро написал письмо в редакцию «Литературы и жизни», вложил в конверт, наскоро оделся и повез письмо к месту назначения. В редакции было пустынно. Уборщица выметала вчерашний мусор. В этот час на месте был только технический персонал. Я вручил конверт секретарю главного редактора, вернулся домой и принялся завтракать.

Зазвонил телефон. Это был Симонов.

— Читал «Литературу и жизнь»? — спросил он.

— Читал.

— Что думаешь об этом?

— Уже ничего не думаю.

— Не понял.

— Написал письмо в редакцию, оно уже там.

— Спасибо.

— Написал, что поддерживаю автора рецензии и благодарю за справедливость сравнительного анализа в мою пользу.

Симонов даже крякнул от удовольствия:

— Вот молодец. Этого я от тебя и ожидал. Сейчас и я им напишу.

— Ты уже позавтракал? — невинно осведомился я.

— Да.

— А я писал до завтрака.

— Твоя взяла, два ноль в твою пользу.

Наш «счет» мы вели неизменно.

Оба письма появились одновременно, в ближайшем же номере газеты. Я привожу только свое, поскольку именно в нем, что вполне естественно, кроме ответа по существу, раскрыта и природа этого самого «сравнительного анализа». И кроме всего прочего, в нем нет фамилии автора статьи, ныне уже покойного.

Вот это письмо:

«Уважаемый товарищ редактор!

Искренне благодарю за положительную оценку моего очерка «Красное число в календаре» в статье «Времена меняются».

К сожалению, я не могу ограничиться этой благодарностью, а вынужден еще и протестовать против попытки хвалить меня за счет отрицательной оценки того места в новом романе К. Симонова, где речь идет о пьесе А. Корнейчука «Фронт». Дело в том, что мнение К. Симонова об этой пьесе мне неизвестно. Уверен, неизвестно оно и вашей редакции. В романе К. Симонова разговор о «Фронте» ведут два генерала. Необходимость видеть разницу между высказываниями персонажей произведения и точкой зрения самого автора не является чрезмерным требованием к критике.