Александр Кривицкий - Ежедневные заботы

Ленин, прекрасный знаток военных проблем, полагал, что «террор никогда не может стать «заурядным военным действием». Это замечание отсекало террор от революционных выступлений масс, но, разумеется, не касалось военных подлостей капитализма. США превратили террор в обычные военные действия. А американский профессор бормочет что-то о народовольцах…

Соединенные Штаты требуют стабильности как изощренной формы неоколониализма, как гарантий против революционных потрясений в мире. Но таких гарантий Советский Союз им не давал и дать не может. Обещанное всему свету новаторство Белого дома на международном поприще обернулось старыми догмами имперской политики США. Страна террора все шире и шире выносит его за свои пределы да еще хочет прикрыться русскими народовольцами. О, лицемеры!

Кстати, поглядим, как это слово объясняет русский толковый словарь Даля: « лицемерить — принимать на себя личину, быть двуличным, действовать притворно». Вот так!

Читаю различные материалы о новой ядерной стратегии Пентагона и размышляю о природе маниакального.

— Знаете вы, что такое амок?

— Амок?.. Что-то припоминаю… Это род опьянения.

— Это больше, чем опьянение… Это бешенство… Это, вероятно, как-то связано с климатом, с этой душной, насыщенной атмосферой, которая, как гроза, давит на нервную систему, пока, наконец, она не взрывается…

Человек вдруг вскакивает, хватает нож, бросается на улицу… и бежит все вперед и вперед… сам не зная куда. Кто бы ни попался ему по дороге, он убивает его своим «крисом» — кинжалом, и вид крови еще больше разжигает его. Пена выступает у него на губах, он воет как дикий зверь… и бежит, бежит с истошными воплями, с окровавленным ножом в руке, по своему ужасному неуклонному пути. Люди кричат, предупреждая других при его появлении: «Амок! Амок!»…

Впечатляющая картина маниакальной одержимости, бешенства заимствована мною почти дословно из знаменитой цвейговской новеллы «Амок».

Не ищу полной аналогии. Но, согласитесь, в этом литературном образе воображение без труда уловит сходство с теми, кто одержим военным психозом. Если бы гонимый бешенством амока, размахивая узким мясницким ножом, еще и кричал бы о святости «прав человека», аналогия была бы полнее.

Современность утверждает: мирной разрядке нет альтернативы. Белый дом отвечает: нет, есть — ядерная война! Особенно если ударить первому. И добавляет: ограниченная, конечно. В ответ на возгласы негодования и боли бормочет: то есть, конечно, не исключено, возможно, вероятно, может быть, она перерастает в массированную, но не обязательно же, хотя и безусловно…

Опытные военные усмехаются. Они-то прекрасно понимают, что каждый вид оружия обладает своей логикой применения. В ядерной войне ограничение не закодировано.

В конце концов президент Картер и сделал такое заявление, предварительно обложив его поролоном оговорок. «Безусловно, — сказал он на пресс-конференции в Вашингтоне, — существует вероятность, что в случае, если возникнет обмен ядерными ударами какого-то рода, это может повлечь за собой более массированные удары с использованием разрушительного межконтинентального оружия…»

Так что же остается от термина «ограниченная»? Остается широко задуманная манипуляция общественным мнением. Она имеет, по крайней мере, две боеголовки самостоятельного наведения.

Первая должна окончательно запутать самих американцев, открывая им иллюзорную перспективу возможной экстерриториальности в атомной войне — а вдруг дело ограничится «ограниченной».

Вторая призвана впутать в этот ядерный амок и западноевропейцев, которые пятятся перед одержимым бесом, что размахивает своими ракетами средней дальности в странах НАТО.

Житейский анализ международных отношений, выполненный с помощью здравого смысла, давно установил незаконность атомной войны.

Люди воюют с тех пор, как помнят себя. И даже еще раньше. В доисторических пещерах находят боевые палицы. В схватках того времени победителем оказывался тот, кто был физически сильнее, кто лучше видел, крепче бил, выше прыгал, быстрее отскакивал. Выживал сильнейший. Но вот в случайной комбинации гибкой ветви, согнутой полукружьем, звериной жилы и тонкой палки открылись лук и стрела. Воображаю, как был потрясен наш дальний предок. Отпала необходимость сближаться в поединке грудь с грудью. Можно было убить врага издали, притаившись за деревом или валуном. Первое оружие породило первую тактику боя.

Характер и масштабы войн изменялись в зависимости от развития технических средств борьбы. В государствах Древнего Востока появилась конница, боевые слоны, колесницы. Бой начинался на расстоянии броска метательного снаряда — камня из пращи, копья, стрел разнообразного назначения, вплоть до зажигательных.

Долгие столетия армии обладали главным образом лишь холодным оружием. Основной формой борьбы оставались рукопашные схватки. Жалеть об этом не приходится, ибо появление ружей, пушек, огневой стрельбы резко усилило убойность оружия.

Массовое насыщение войск новыми средствами истребления дало возможность поражать противника на далеких дистанциях. Нарезное и автоматическое оружие вместе с другими факторами придало военным операциям больший географический размах. Война покинула пятачки ближних боев и вымахала на огромные пространства. Скоротечные кампании уходили в прошлое.

Первая мировая война с большой силой выразила новый характер военных действий. А вторая мировая придала им глобальный масштаб. Глубина операций все увеличивалась, разница между фронтом и тылом все сокращалась.

Между тем на горизонте истории возник зловещий атомный гриб. Американская бомбардировка Хиросимы и Нагасаки означала уже окончательное стирание (в полном значении этого слова) отличия между передовыми линиями и тыловыми регионами.

Теперь вся территория возможного противника заранее разграфлена на цели, ближние и дальние. Инфраструктурой фронта становится вся воюющая страна, поскольку понятие театра военных действий теоретически распространено на весь мир.

От человека со стрелой и луком, осторожно выглядывающего из-за дерева, до испепеляющих все живое ракетных боеголовок — таков путь человекоистребления на земле.

Но в те пещерные времена, когда наш пращур с глухим ревом замахивался дубиной на себе подобного, не существовало понятий личности, права, взаимной безопасности. Шла борьба не на жизнь, а на смерть за биологическое выживание, за клочок пастбища, за охотничье угодье, просто от недоверия к незнакомцу, из чувства клановой мести.

Когда человек в звериной шкуре долгой ночью лежал позади защитного огня у входа в пещеру, ему и во сне не снились принципы гуманизма — взошло бы только неизвестно куда исчезнувшее светило, еще недавно сиявшее там, наверху.