Любовь Антонова - Заслон [Роман]

Высокий молодой человек распахнул дверь и остановился на пороге, сияя огромными бархатными глазами.

— Ты что-то хочешь сказать мне, Комаров?

— Так точно! Со станции Гондатти прибыли железнодорожники во главе с инженерами Шимановским и Чесноковым. И еще… — он запнулся.

— Говори, говори… — поощрил Губельман.

— Прибыли бывшие фронтовики. Их много. Откуда, я не упомнил.

Губельман коротко рассмеялся. Хотелось сказать:

«Тебе двадцать пять. Ты единственный здесь офицер. Тебя избрали командующим. Не старайся, милый, показать себя твердокаменным. Люди знают, что ты из плоти, крови и нервов, но они верят тебе, и в этом главное».

Но Комаров уже склонился над столом и, хмуря черные брови, читал новую телеграмму.

— Вот подсчитай-ка наши резервы, Анатолий, — сказал Губельман, придвигая ему списки и телеграммы, — а я пойду немного разомнусь.

Вновь прибывшие разместились в школе. Большие и неуклюжие за ученическими партами, они за обе щеки уписывали наваристый флотский борщ. Померанец, принесший бачки с обедом, стоя спиной к двери, знакомил новичков с обстановкой:

— В классах они людям зубы крошат, в зале реалистов умасливают: «Идите к нам, ребятки, станете бандитами первый сорт!» Сам атаман Гамов до них приезжал. «У нас, говорит, почта, у нас, говорит, телеграф, у нас казначейство, у нас…» Он гуран хитрый, знает что сказать…

Черноусый человек с усталыми, в веерках морщин, глазами улыбнулся дяде Володе, видимо, приняв его за рядового красногвардейца, и заключил:

— Земля и небо за них, а народ против, так, что ли, выходит?

— Вот-вот, — радостно подтвердил Померанец.

Губельман осторожно прикрыл дверь и, пройдя через школьный двор, заглянул в угловой домик. Внутри было прибрано, вымыто. Флотский фельдшер Диденко, нагрев в больших чугунах воды, не пожалел ни рук, ни мыла. Он даже успел смастерить топчан, накрыл его простыней и расставил на выструганном столе баночки и склянки с лекарствами.

— Хороший у тебя, Евстратий Иванович, лазарет получился!

— Да уж какой есть, а без него не обойтись, — отозвался фельдшер, озабоченно разглядывая хирургические инструменты. — Лампу бы побольше, а то так, коптилочка…

Губельман обещал прислать лампу. Он заходил во многие дома, разговаривал с разными людьми. Настроение у всех было бодрое. Простая одежда и широкая, окладистая борода Губельмана многих вводили в заблуждение. Он был рад, что никто не считает его начальником, и с видом бывалого бойца разъяснял молодежи, что дело предстоит жаркое, что нужна дисциплина и соваться в пекло поперед батьки, то есть без команды, не следует. Ребята на шутку отвечали шуткой, величали начальника штаба отцом и наперебой угощали самосадом и махоркой. Так, проверяя свое хозяйство, Губельман обошел полдеревни и вскоре вернулся к штабу.

Снятую с канонерки трехдюймовую пушку уже подняли на кручу. Вокруг нее сгрудился народ. Издали было видно высокую, статную фигуру Комарова.

— Идите скорее сюда! — крикнул Анатолий. — Сейчас эту красавицу увезут! — «Красавица» лежала на подтаявшем снегу. Возле нее на коленях стоял крупный, медвежеватый человек с обветренным лицом и спокойными синими глазами. При виде начальника штаба он встал, отряхнулся от снега и неловко подал руку.

— Это слесарь министерских мастерских товарищ Брагин, — пояснил Комаров. — Сейчас поставят пушку на платформу и хоть сегодня в поход. Поставите, Илья Михайлович?

— Пустяки делов! — басовито отозвался слесарь. — Сначала мы ей послужим, а уж потом она, матушка, послужит нам, да так, что у атамановцев пятки засверкают!

В это время доложили, что вернулись разведчики. Комаров быстрым шагом направился к штабу.

…Родители Комарова уже много лет жили порознь. Отец его служил начальником Белогорского разъезда. Мать учительствовала в одной из горбылевских школ. Большой серый особняк Комаровых помещался на Литейной, напротив флотских казарм. Еще в гимназические годы Анатолий участвовал во всех матросских спектаклях, неизменно играя «барышень». В первые месяцы войны он окончил Иркутскую школу прапорщиков и ушел на германский фронт. В декабре шестнадцатого получил тяжелое ранение и, находясь на излечении в одном из петроградских госпиталей, вступил в партию большевиков. Он участвовал в штурме Зимнего и единственный из благовещенцев слышал выступления Ленина.

В Астрахановку Анатолий пришел с матросами и со своим младшим братом Виктором. Вскоре на дрезине приехал из Белогорья отец Комаровых, маленький, худенький и очень боевитый георгиевский кавалер. Сыновьям стоило немалого труда уговорить его вернуться обратно. Только узнав, что по железной дороге будут идти важные грузы и воинские эшелоны, старик успокоился и на той же дрезине помчался обратно.

Вечером Анатолий приказал младшему брату и Алеше Гертману возвратиться в город. Они должны были переночевать у матери Комаровых на Литейной, а потом, нацепив повязки оборонцев, погулять по улицам и разведать, в каких зданиях укрепились мятежники.

Не успели ребята войти в дом, как приехал Бекман, — они едва не попались ему на глаза. Комарова провела штабс-капитана в гостиную и засокрушалась, что ее сыновья за два дня до таких событий уехали погостить к отцу.

— А вы не могли бы съездить за ними? — спросил Бекман. — На беркутовском рысаке. Кучера мы вам дали бы надежного и… даже охрану!

— Что вы, что вы?! Разве моих удержишь на разъезде! Они взяли с собой охотничьи ружья. Конечно, если пошарить по окрестностям… В Беркутовом гнезде у них друзья, и на стекольном заводе Лукина тоже… Но я слабая женщина…

— Упустить такой момент, — вздохнул Бекман. — Стал бы Анатолий моей правой рукой, да, видно, не судьба.

— Одного боюсь: не попали бы мальчики в руки большевиков! Ну а у вас как? Гамов, говорят, решителен и смел. А обаятельный капитан Шутов?!

Бекман что-то промямлил и поднялся. Он едва ли ей поверил. Пообещав наведаться еще, штабс-капитан отбыл восвояси.

Алеша с Виктором «гуляли» по городским улицам до обеда. Встретили знакомых ребят с такими же синебелыми, как у них, повязками. До одури курили, сплевывая в серый, по-весеннему ноздреватый снег. Ели в переполненных «оборонцами» «Афинах» жирные пирожки, покупали у Чакальяна тянучки. Выходя из кондитерской, повстречались с сыном коннозаводчика Донатом Беркутовым, угостили и его. Донька, лениво жуя, ругал казаков за то, что они держатся особняком, и тоже поинтересовался, где Анатолий.

— А ты не знаешь? — прикинулся удивленным Виктор и только что собрался поведать грустную историю о том, что старший брат вывихнул на охоте ногу и отлеживается в Беркутовом гнезде, как Донат расплылся в самодовольной ухмылке: